В ту ночь египетские военные сделали важное заявление о том, что они не намерены использовать силу против народа и признают легитимность прав и требований протестующих. Это был зловещий знак для Мубарака. Если военные отказались поддержать его, то у него больше уже не оставалось шансов остаться у власти.

В первый день февраля протесты усилились. В тот день в Ситуационном центре Белого дома группа по вопросам национальной безопасности в очередной раз обсуждала план возможных действий. В самый разгар наших обсуждений мы получили известие о том, что Мубарак планирует выступить по телевидению с обращением к нации. Мы обратились к большим видеоэкранам и стали ждать, что скажет опальный лидер. Мубарак выглядел старым и усталым, но его слова звучали вызывающе. Он пообещал не баллотироваться на сентябрьских выборах, провести реформу конституции и обеспечить «мирную передачу власти» до истечения своего президентского срока. Однако он не отменил закон о чрезвычайном положении, не сделал заявления о том, что его сын откажется от президентского поста, и не предложил поделиться с кем-либо своей абсолютной властью. В действительности Мубарак озвучил многое из того, что ему было предложено Виснером, но этого было слишком мало и это было сделано слишком поздно — как для толп людей на улицах Египта, так и для группы в Ситуационном центре Белого дома.

— Такими полумерами проблемы не решить, — огорченно сказал президент Обама.

Затем он позвонил Мубараку и повторил ему то же самое. Мы спорили, должен ли президент США выступить с заявлением о том, что он ждет от Мубарака верных решений. В очередной раз высшие должностные лица правительства, включая и меня, советовали действовать с максимальной осторожностью. Мы предупреждали, что, если слова президента покажутся слишком жесткими, это может иметь неприятные последствия. Однако другие члены группы по национальной безопасности вновь воззвали к президенту, напоминая о необходимости соблюдать преданность идеалам и убеждая его в том, что события разворачивались слишком быстро для того, чтобы ждать. Он поддался на их уговоры и в тот же вечер предстал перед камерами в Большом фойе Белого дома.

— Ни одна страна не вправе давать каких-либо указаний руководству Египта. Только египетский народ имеет право сделать это, — заявил президент Обама. — [Однако] совершенно ясно (и я сказал это сегодня вечером президенту Мубараку), и я убежден в том, что постепенный переход к демократии должен быть осмысленным, он должен быть мирным и должен начаться прямо сейчас.

Когда пресс-секретаря Роберта Гиббса спросили на брифинге, который проходил на следующий день, как понимать слова «прямо сейчас», то его ответ оставил мало места для сомнений.

— «Прямо сейчас» означает вчера, — ответил он.

Дела в Каире шли все хуже. Сторонники режима Мубарака вышли на улицы, начались их яростные стычки с митингующими. Через площадь Тахрир, прямо сквозь толпу, верхом на верблюдах и лошадях проскакали наездники, размахивая дубинками и другим оружием. Я позвонила вице-президенту Сулейману, чтобы пояснить, что подобные жесткие действия абсолютно неприемлемы. В последующие дни египетское руководство отказалось от этой тактики. 4 февраля я вновь беседовала с египетским министром иностранных дел Абуль Гейтом. Во время наших предыдущих разговоров чувствовался его уверенный и оптимистичный настрой. Теперь же он не мог скрыть своего разочарования и даже отчаяния. Он пожаловался, что Соединенные Штаты бесцеремонно отталкивают Мубарака, не задумываясь о последствиях. Он посоветовал мне прислушаться к тому, что говорили иранцы. А те намеревались воспользоваться возможным крахом режима в Египте. Причины его страха перед тем, что власть в стране могут захватить исламисты, носили глубоко личный характер.

— У меня две внучки. Одной из них шесть лет, другой — восемь, — сказал он мне. — Я хочу, чтобы, когда они вырастут, они стали похожими на свою бабушку и на вас. Я не хочу, чтобы они носили никаб, как в Саудовской Аравии. Это битва всей моей жизни.

Его слова все еще звучали у меня в ушах, когда я вылетела в Германию для того, чтобы обратиться к Мюнхенской конференции по безопасности, главному форуму руководителей и стратегов международного сообщества. Чего мы хотим добиться разговорами о поддержке демократии? Безусловно, большего, чем просто одних выборов, проведенных один раз. Если вновь избранное правительство будет ущемлять права и возможности египетских женщин, то будет ли это демократией? А если это правительство возобновит гонения на меньшинства, такие как коптские христиане? Если Мубарак собирался покинуть свой пост и в Египте предполагался переходный период, тогда эти вопросы становились все более актуальными и насущными.

В Мюнхене, как и в Дохе за месяц до этого, я привела убедительные доводы в пользу политических и экономических реформ в странах Ближнего Востока.

— Это не просто приверженность идеалам, — сказала я. — Это — стратегическая необходимость. Без подлинного прогресса на пути к открытой и подотчетной политической системе разрыв между народом и его правительством будет только расти, а нестабильность — усугубляться.

Безусловно, переходные периоды в жизни каждой страны выглядят по-разному и протекают с разной скоростью, в зависимости от конкретных обстоятельств. Но ни одна страна не может постоянно игнорировать нужды и надежды своего народа.

В то же время я предупредила, что нам следует признать наличие угроз, присущих любому переходному периоду. Свободные и справедливые выборы необходимы, но их недостаточно. Функционирование демократии требует верховенства закона, независимой судебной системы, свободы прессы и гражданского общества, уважения прав человека и прав меньшинств и подотчетного управления. В такой стране, как Египет, с многовековой историей авторитарного правления, такие изменения требовали сильного руководства и совместных усилий различных слоев общества, а также международной поддержки для того, чтобы расположить эти строительные блоки демократии в правильном порядке. Нельзя было ожидать, что все произойдет в одночасье. Возможно, моя речь в тот день звучала несколько фальшиво, поскольку в ней выражались надежда и оптимизм, которые многие в свете событий в Каире считали неприемлемыми, но в ней упоминались также и те проблемы, которые я видела в будущем.

Виснер выступил на той же конференции в Мюнхене по спутниковой связи как частное лицо, которое не играло никакой роли в выработке политики администрации США — для того, чтобы высказать свое личное мнение о ситуации в Египте. Это встревожило Белый дом, который пребывал в уверенности, что Виснер не будет публично обсуждать свою миссию. Его выступление произвело фурор. Он заявил, что Мубарак не должен уходить с политической сцены незамедлительно, а должен обеспечить контроль за переходным периодом. Его комментарии противоречили мнению президента США. Белый дом был возмущен тем, что Виснер вышел за рамки дозволенного своей краткой речью. Президент позвонил мне, чтобы выразить свое недовольство «неоднозначными сообщениями», которые мы посылали. Это являлось дипломатическим способом сделать мне выговор. Президент знал, что события в Египте вышли из-под контроля США, но он хотел соблюсти наши интересы и ценности. Так же, как и я. Я знала, что Мубарак слишком долго находился у власти и слишком мало сделал за этот период. Наряду с этим складывалось впечатление, что, помимо его свержения, у людей на площади Тахрир не было никакого плана. Те из нас, кто предпочитал тяжеловесно и нудно звучащий «постепенный переход», были обеспокоены тем, что единственной организованной силой в стране, помимо Мубарака, были «Братья-мусульмане» и армия.