Энн глядела в окошко и почти ничего не замечала: памятник королеве Виктории перед Букингемским дворцом, величественная перспектива Пэлл-Мэлл, плавный поворот на Риджент-стрит – и всюду между фонарями веселые гирлянды рождественской иллюминации, правда еще не включенные (здесь она повернула голову и посмотрела в заднее стекло кабины на восстановленного Эроса ); вот элегантный простор Кавендиш-сквер, поворот на стерильно чистую улицу, где обитают только люди одной профессии… Наконец они уже остановились в конце этой улицы возле нужного дома.

Выйдя в строгую приемную по этому адресу, Энн назвала свое настоящее имя – ей и в голову не пришло, что его можно скрыть, и услышала, что пришла на сорок пять минут раньше – назначено в двенадцать. Решив, что лучше немного пройтись, чем ждать, так она будет меньше волноваться, Кэт сказала секретарше, что вернется через полчаса, и, выйдя на улицу, пошла к Риджент-парку – она еще раньше обратила внимание на указатель.

Оказавшись в этом по-зимнему неприветливом убежище, Энн впервые за все время путешествия почувствовала себя немного спокойнее. Она медленно шла мимо свежевскопанных клумб, на которых не было ни цветов, ни листьев, и старалась ни о чем не думать, особенно о причинах, вынудивших ее предпринять эту поездку. После не столь уж неожиданного появления Кита в Грин-Хилле во время последнего международного турнирного крикетного матча – Энн о его визите никому не рассказала – она жила в предельном нервном напряжении, у нее расстроился желудок и вообще все, что может в организме расстроиться. И потому ей сейчас не хотелось ни думать, ни чувствовать, пока все не прояснится. Энн села на скамейку, запахнула поплотнее пальто и стала смотреть на чаек, которые с криками носились в холодном небе над лодочным прудом неподалеку; и в этом уединении к ней пришло что-то сродни печальному утешению. Но уединение ее длилось не дольше пяти минут. В том состоянии отрешенности, в которое удалось погрузиться, она вздрогнула, когда кто-то довольно бесцеремонно плюхнулся на другой конец скамейки.

Энн с досадой посмотрела поверх поднятого воротника на нежеланного соседа – в парке полно пустых скамей – и увидела молодую женщину своего возраста, тоже блондинку, хотя и довольно вульгарную; женщина сидела в такой же позе, что и Кэт, закутавшись в потертую коричневую шубейку то ли из выдры, то ли из нутрии, и вытирала глаза таким же скомканным носовым платочком. Пальцы, сжимавшие мокрый платочек, были унизаны кольцами, на ногтях красный лак. Отметив взглядом все эти детали, Энн вдруг словно при яркой вспышке увидела, как сильно изменилась она за последние годы, насколько меньше после всего пережитого ее трогают людские страдания. Всего год или два назад она немедленно, не раздумывая спросила бы женщину, чем она так расстроена и как ей можно помочь. Но сейчас она и пальцем не пошевельнет. Словно желая испытать ее решимость, женщина глухо зарыдала, уткнувшись в носовой платок. Энн пробрала дрожь. Застегнув пальто на все пуговицы, она встала и пошла туда, где ей был назначен прием.

Прием, за который Энн полностью заплатила наличными, продолжался ровно двадцать две минуты, по истечении которых она услышала от врача, каков, по его мнению, будет результат нескольких анализов, то есть именно то, чего она так боялась, а сестра сообщила, что все данные будут посланы в конверте без обратного адреса примерно через неделю. Потом Энн долго стояла на тротуаре возле дома, все так же кутаясь в пальто, и думала, что никогда уже ей не собрать себя воедино, никогда не почувствовать исцеленной. Она с пронзительной ясностью осознала то, что понимала, но о чем не хотела думать раньше. Какой позор, какое невыразимое унижение, что она в очередной раз поддалась бредовой прихоти мужа, от которого хотела избавиться, за которого ей вообще никогда не надо было выходить. Она дрожала в своем пальто, вспоминая, как в то роковое утро два месяца назад она решила, что ей будет легче всего избавиться от него, если она уступит. «Надо соблюдать правила игры». Что ж, она по ним и сыграла – но в последний раз. Развод положит всему конец. Только по этой единственной причине она и могла еще несколько недель назад выносить мысль о бракоразводном процессе – он обещал ей свободу. Было невыносимо тяжело рассказывать сейчас обо всем этом совершенно чужому человеку – доктору, но повторять все в подробностях перед еще двенадцатью чужими людьми, «мудрыми и беспристрастными» присяжными, в зале суда, куда набьются любопытные и бог знает кто еще… брр! Омерзительно!

Энн так и стояла у перил, глядя вдаль невидящими глазами и смутно представляя, как будет складываться ее будущее, и в это время какая-то женщина в коричневом перешла дорогу и приблизилась к ней. Это оказалась ее соседка по скамейке в шубейке из выдры; она направлялась к той же двери, откуда только что вышла Энн. У порога женщина остановилась, шагнула было вперед, снова остановилась и вдруг быстро сбежала вниз по ступенькам. И так горько зарыдала, что Энн просто не могла еще раз пройти мимо трагедии, это было выше ее сил.

Она протянула женщине свой носовой платок, который ей самой не понадобился, потому что она твердо решила, что не прольет ни слезинки. На этом платке, заказанном сразу после ее замужества, были вышиты инициалы «А.М.». С какой радостью она раздала бы все, на чем стоит эта монограмма! Женщина посмотрела на нее полными слез глазами с черными подтеками от туши. Щеки ее были покрыты несколькими слоями современного изделия, реклама которого обещала «естественное сияние здоровой кожи».

– Пожалуйста, не расстраивайтесь так, – стала убеждать незнакомку Энн, не зная, кого она хочет успокоить – ее или себя. – Все обойдется, я уверена.

Покрытые «Расцветающим пионом» губы сложились в жеманную улыбку. Женщина высморкалась в тонкий батист.

– Спасибо, милочка. Я знаю, нельзя так распускаться на улице… позволять себе такое. Но я ужасно волнуюсь, иду сейчас к незнакомому доктору… Я записана к нему на прием, Бенион зовут, а я его сроду в глаза не видела.

Всхлипывающая женщина назвала имя врача, у которого только что была Энн. Ей вдруг стало жалко незнакомку – судя по ее виду, гонорар доктору стоил не меньше недельного жалованья, а попытки прихорошиться для визита в столь респектабельное место показались почти трогательными.

– Вы совершенно напрасно волнуетесь, – сказала Энн, чувствуя, что к ней вернулась утраченная было потребность бросаться на помощь, и призналась: – Он на редкость деликатен. Я только что была у него.

При этих словах на лице женщины мелькнуло странное выражение, словно птица ухватила червяка.

– Ах, милочка, вы такая добрая. Я так рада, что вы это сказали. Огромное вам спасибо.

И, сунув в карман носовой платочек Энн, она засеменила по ступенькам в скрылась в дверях.

* * *

Кэт не стала садиться в автобус номер десять, как говорила Бойду, она решила истратить то, что осталось от данных Джайлсом Бигби пяти фунтов, на такси, и ей хватило времени заскочить домой на Саут-сквер и переодеться – так же быстро, как она переодевалась в школе, – а потом попасть в редакцию «Мессенджера», опоздав всего на несколько минут, но все же – и это главное! – раньше секретарши. Джайлс сидел на ее письменном столе и ждал.