богатого пассажира, так что самый полезный вклад Джона заключался в готовке еды на камбузе. Впрочем, ему даже дали постоять за штурвалом — под присмотром. Два дня держалась прекрасная летняя погода, они шли под парусом, и он радовался от души, рассказывал экипажу забавные истории из своего времени с Beatles и расспрашивал об их жизни. А затем прогноз погоды начал предсказывать нечто совершенно другое — шторм силой в восемь баллов.

Вскоре все, кроме Джона и капитана, бывшего рок-промоутера по имени Хэнк Хальстед, седого, сурового, точно скала, заболели морской болезнью и слегли по койкам. Хальстед простоял у руля 48 часов, в самый яростный шторм, а Джон был рядом, и наконец измученный капитан передал штурвал неопытному коку.

До смерти испуганный, пристегнутый к поручням, Джон подчинился. Позже он расскажет об этом в интервью журналу Playboy: «Я вел корабль шесть часов, держа курс. Я был погребен под водой… волны били мне в лицо шесть, мать его, часов! Такое никогда не забудешь. Передумать уже нельзя — поздно. Это словно на сцене: как только вышел, обратно никак. Пару раз меня швырнуло волной на колени. Я просто висел, держась за штурвал… и то был лучший момент в моей жизни! Я орал морские песни и клял всех богов! Я был как викинг… как Ясон, добывший золотое руно!»

К тому времени, как они добрались до Гамильтона, столицы Бермуд, после недели в море, Хальстед и экипаж взглянули на своего звездного пассажира совершенно иными глазами. Никто даже не предполагал доверить ему яхту, но справился он на удивление хорошо.

И что еще более важно, Джон иными глазами взглянул на себя. Ему нравилось то прекрасное чувство контроля, когда он вел шхуну сквозь волны и шторм. Он мог это сделать. Много лет он зависел от других. За него все делали другие. Мэй была рядом день и ночь. Йоко направляла всех, кто на него работал. Но теперь он отвечал сам за себя; он ни от кого не зависел; он снова стал самим собой. Неделя в море подарила ему больше уверенности в себе и в собственной ценности, нежели пять лет затворничества в «Дакоте».

Сойдя на берег, он, ликуя, позвонил в Нью-Йорк и попросил Фреда Симена привезти ему на Бермуды гитару. Предстояла работа.

Впервые за пять лет Джон Леннон был готов творить новые песни.

63. «Это было восхитительно… Там, на пляже, я просто… играл на гитаре и пел»

Его голова внезапно оказалась полна песен, и он просто влюбился в Бермудские острова — так он будет рассказывать позже. Когда туда добрался Симен, его встретил совершенно другой человек. Исчезла бледность пленника «Дакоты». Симен напишет, что Джон «лучился здоровьем и жизненной силой» и был счастливее, чем когда-либо.

Йоко осталась в Нью-Йорке, но с Сименом приехали Шон и гувернантка. Вскоре для семьи отыскался большой дом, «Вилла Андерклифф». Вежливые, спокойные туристы, регги по радио, дух беззаботного счастья — эта маленькая субтропическая британская колония идеально подходила для прорыва творческой силы, которую он так долго подавлял. И теперь, поиграв с Шоном на пляже, Джон днями и вечерами напролет, на простейшем оборудовании, купленном в местной лавке, делал демозаписи на кассеты, — музыка снова лилась рекой. Одной из первых песен стала «Borrowed Time» с аранжировкой в стиле регги.

«Это было восхитительно. Я был там, на пляже, записывал песни… просто… просто играл на гитаре и пел», — восторженно расскажет он в интервью. К счастью, на «Вилле Андерклифф» нашлось пианино, а когда из Нью-Йорка ему отправили цифровую драм-машину, стало еще лучше.

У него всегда были обрывки песен, то незавершенные, то наполовину записанные на кассетах, оставшихся в «Дакоте», и в дни романа с Мэй он сочинял песню с рабочим названием «Tennessee». И название, и первоначальный текст теперь сменились на «Watching The Wheels»[161] — ответ тем, кто считал, что он сошел с ума, сидя дома и больше не катаясь на каруселях славы. Она была ничуть не хуже, чем любая песня с альбома «Imagine». Затем появилась остроумная «Nobody Told Me», где упомянуто, как они с Мэй видели НЛО. «Beautiful Boy (Darling Boy)» — гимн родительской преданности, который любой отец или мать могут спеть своему ребенку, завершающийся печальной сентенцией «Жизнь — это то, что случается с вами, пока вы заняты другими планами»[162]. Эту мысль он придумал не сам. Он прочел ее в журнале, но заимствовал — и в сознании публики стал ее автором. Еще одна «кража» — это строки «Grow old along with me, the best is yet to be…»[163], которые он взял у поэта Роберта Браунинга[164] для песни, обычно известной как «God Bless Our Love» (или по первой строке «Grow old along with me»). Если он и крал намеренно, то по крайней мере крал у лучших, и, в отличие от песен Чака Берри, стихи Браунинга давно не подпадали под закон об авторском праве. И еще была «Woman», как будто бы виноватое «спасибо» в адрес Йоко за то, что научила его «тому, что значит успех», — но эта песня, как и все его лучшие творения, была универсальной.

В конце концов, несколько раз изменив свои планы, Йоко навестила его на Бермудах, но осталась только на выходные. Джон, как сказал мне потом Фред Симен, расстроился и рассердился. Он с нетерпением ждал ее приезда и хотел сыграть ей новые песни. Те должны были ей понравиться. Для него это было важно. Ему всегда требовалось одобрение. Но у нее были дела, и она скоро уехала. Что держало ее в Нью-Йорке все эти недели, кто ее держал — все это только домыслы и слухи. Но, как позже признал Джон, когда он как-то раз не смог ей дозвониться с Бермуд, он сел за пианино и сочинил блюзовую песню «I’m Losing You»[165]. Может, Йоко и показала, что совершенно свободна от романтических волнений и ревности, когда сама свела его с Мэй, но он-то никогда не переставал быть пленником этих чувств.

Леннон покинул Бермудские острова и вернулся в Нью-Йорк 29 июля, по расписанию, составленному Йоко в согласии с раскладами Таро. И он уже знал, как назовет свою новую пластинку — «Double Fantasy»[166], в честь желтой фрезии, которую увидел, гуляя с Шоном в ботаническом саду на Бермудах.

Сперва он планировал, что пластинка, знаменующая его возвращение, станет сольной, и у него наверняка