«На море, на Окияне, на острове Буяне, под дубом высоким сидит добрый молодец… А на дубе том — ворон чернай… А разбей ворон медный дом, а заклюй змея огненнаго, а достань семипудовый ключ… Отомкну тем ключом княжий терем Володимиров, достану сбрую богатырскую, богатырей новогородских, соратников молодеческих… Во той сбруе не убьют раба Божьего ни пищали, ни стрелы, ни бойцы, ни борцы, ни погань вражья, ни рать черная… А как встанет он рано-ранехонько, да утренней зарею, да умоется водою студеною, да схоронится за стеною каменною, Кремлевскою… Ты, стена Кремлевская! Бей врагов-супостатов, дужих недругов, злых насильников, а был бы раб Божий за нею цел и невредим… А как ляжет он вечерней зарей во стану ратном, а в стану том могучи богатыри из дальних стран, из родов княжьих, со ратной Русской земли… Вы, богатыри могучи, перебейте ворогов, а был бы раб Божий цел и невредим… От топоров, от бердышей, от пик, от пищалей, от стрел каленых, от бойцов, от борцов, от поединщиков, от вражьей силы, от черной рати… Заговариваю я свой заговор матерним заповеданием; а быть ему во всем, как указано, во веки нерушимо. Рать могуча, мое сердце ретиво, мой заговор — всему перемога… Замыкаю слова свои замками, ключи бросаю под бел-горюч камень Алатырь…»

Пропал сельский клуб, пропала ведунья, пропала сама деревенька, словно замело ее низкой поземкой под хмурым надвечерним небом… Только звон колокольцев ямщицких, где-то далеко, за снежною мглой…

Ах, я бы не клял этот удел окаянный, Но ты посмотри, как выезжает на плац Он, наш командир, наш генерал безымянный — Ах, этот палач, этот подлец и паяц!

* * *

…Командор сидит недвижно. Он любуется камнем. Затухающий свет играет, переливается в пурпурной глубине бриллианта, и камень кажется живым существом…. искристые блики пляшут в расширенных зрачках и тонут в их непроницаемой бездне…

* * *

…Я бреду вдоль реки… Осень вызолотила клены. Утро… Солнце едва-едва показалось… Золотое, красное черное… Цвета древнерусских икон… И — мелодия…

«…и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он, как победоносный, и чтобы победить».

Золотое, красное, черное…

Неба заводи — стынь, лазурь…

По-над полем —

Владимирка торная

Да кабацкая злая дурь…

Беспризорная страсть игорная,

Волчья ягода — на крови…

Масть покорная, власть топорная…

Разливанная пропасть вин…

Да вина твоя, знать, не выпита —

Горечь горькая, с калачом —

Царским профилем в злате выбита,

Изрумянена кумачом.

Во закатный час — сосны свечками

Рыжей кожею золотят простор…

А в избе — таракан, тварь запечная,

А над крышею — черный ворон-вор.

Вороночики, девки-саночки,

Развезло под полозьями кровью след. —

Ах, конфетки мои вы, бараночки,

Да под водочку, да от бед.

С горки! Горочка, льдом умытая,

Кочковатый крутой бугор.

Оскользнулся чуток — морда битая,

Да забор, да наган в упор!

Комиссарик-чернец, кожа чертова,

Хилой грудкою в «мать — благородие»…

К чистой стеночке, коли гордые,

Коль за Веру, царя да Родину…

Был как был заполошник-юродивый,

И хрипел, и речами смущал народ —

Так его из «винта». Правый вроде бы…

Ну да Бог своих разберет…

Дело прошлое — хрен ли каяться?

Распоемся-ка лучше, распляшемся,

По утрянке «лафитник» — поправиться,

Портупейкою подпояшемся…

Снова сытые, непреклонные,

Штык к штыку и сапог к сапогу,

Снова рельсы, теплушки вагонные

И Россия — в ноябрьском снегу…

Да болит, да саднит, да казнит душа,

Совесть горькая — кровью харкает —

Ни шиша за душой, ни гроша —

Только ночь по любви — с Наталкою…

Вороной аж по брюхо — не вылезет,

Тени длинные — вышки дозорные…

Не везло… Не везет… И-не вывезет

В золотое, в красное, в черное…

Луг ночной по заре разгладится.

Искупался в росе белый конь.

Дело тайное, даст Бог, сладится,

Примирив туман и огонь…

Солнце высветит — распогодится,

И почудится вдруг — весна!

И пойдет к роднику Богородица

По сиреневой ласке льна.

Я вижу храм. Он сложен из розово-белых камней и уходит куда-то ввысь, в светло-сиреневую прозрачность неба, где далеко, в невыразимой вышине сияют золотом кресты усталого августовского солнца… Светлые потоки струятся туда и возносят чистых и светлых людей в прозрачно-невесомых серебристых одеяниях…

Я лечу вместе с ними, наполненный ощущением безмерного, безмятежного счастья… Но чем выше я поднимаюсь, тем тревожнее ощущение оставленного, несделанного…

Я поворачиваюсь в потоке и сначала медленно, потом все быстрее, устремляюсь к земле… Навстречу мне поднимается пар озимой пашни…

— Дрон… Не умирай… Ну пожалуйста… Если ты исчезнешь, мир переменится… Совсем… И мы без тебя пропадем…

Открываю глаза… Красные виноградники. С четырех сторон они ограничены светлой деревянной рамкой… На белой стене…

Поворачиваю голову: рядом сидит Аля. И — Лека. Глаза у девчонок заплаканные… Разлепляю губы, пытаюсь улыбнуться:

— Не… Умирать я не собираюсь… И раньше не хотел…

— Очнулся? — Молодой медбрат атлетического сложения привстает из-за столика. — Все, девчонки, разбегайтесь. — Подает мне стакан воды. Пью. Еще один.

— А теперь — нужно спать. Бред прошел…

— Дрончик, ты так метался… что тебе снилось?

— Стихи.

— Счастлив ваш Бог, Дронов! — Доктор худощавый седой; за толстыми линзами очков — внимательные, грустные глаза. — Не всем так везет… Так что можно считать — в бронежилете родился!

— Ага. И в каске. С оливковой веткой в зубах.

— Ну, это уже перебор. Вы сами-то понимаете, что чудом в живых остались?

— А по-другому и не выживают.

Доктор вынимает из спичечного коробка четыре кусочка металла, бросает на поднос на столике рядом с кроватью:

— На память.

— Все четыре?

— Ну да. Стрелок надрезал пулю, она стала разрывной… Вам повезло, и не просто, а невероятно!

— Док, считайте, что убедили!

— Нет, вы дослушайте, молодой человек! Во-первых, пуля попала в сигарницу, изменила траекторию…

Смотрю на металлическую коробочку… Ну надо же! Пуля начисто стесала слово «смерть», оставив слово «Помни»… Чудны дела твои, Господи!