Приступ ломает меня, наваливается, вталкивает в темноту.

* * *

— Ты должен её спасти! — рык Элора.

Кто-то кричит…

Я кричу, пока меня выгибает. И, да, теперь я понимаю, почему болит всё до потери сознания — кости перекручивает.

Тьма наваливается на меня, обрывая крик.

* * *

Во рту сухо. Сердце гудит где-то в висках.

Перед глазами всё расплывается, всё такое мутное, серое и только одно яркое — пятно рыжего надо мной.

Сколько времени прошло?

Невозможно понять. Да и не важно. Всё болит. И у меня нет сил ни на что. Даже просто смотреть.

— Ри-Ри, очнись, постарайся… — это Элор. — Это же твои дети, ради них постарайся.

— Если она умрёт, артефакт даст время на извлечение, — это Велларр.

Рык Элора. И меня снова скручивает болью.

Кажется, я тону.

Я правда тону, опускаюсь на тёмное-тёмное дно, где нет звуков, нет тревог, нет боли.

Что-то выталкивает назад, к смазанным пятнам, суете и ощущениям: тело трясёт, с губ срывается хрип, слишком сухо во рту, слишком больно.

— …я не знаю! — отчаянно кричит Велларр. — Не знаю, что делать! Может, это привычка, может, это инстинктивная трансформация, как мы превращаемся в драконью форму при опасности, так она превращается в мужчину. У неё нет связи с истинной формой, возможно, произошло такое замещение с драконьей формы на мужскую. А сейчас больно и плохо, вот и срабатывает трансформация. Но невозможно родить естественным путём с таким сложенным тазом. И он не раскладывается, когда наступает беспамятство. Точно так же происходит с драконьей формой. Но я не знаю, почему так.

Слова пронизывают затуманенный разум, цепляются осколками смысла.

Я держу мужскую форму так же, как остальные драконы — драконью?

Тогда почему раньше так не получалось? Из-за хрупкости костей? Им требовалась передышка, а теперь кости снова целые и могут держать форму постоянно, пока снова не истончаться?..

Силы кончаются, и я проваливаюсь в тёмный-тёмный омут. Там так тихо. Никаких мыслей, тревог, боли…

* * *

Меня встряхивает. Боль пробивает всё тело, спазм сжимает челюсти.

— Ри! Ри! Ри! — крик прямо надо мной. Горячие ладони на моих щеках. — Ри!

Тёмный холодный омут тянет вниз, но Элор кричит, кричит…

— Ри, борись! Ри, ты справишься!

Зачем? Когда моё сердце перестанет биться, с тела пропадёт естественная защита беременных, и Велларр вскроет живот, извлечёт малышей, которых нужное время поддержит родовой артефакт Аранских.

— Ри!! — крик оглушает, передёргивает всё внутри, толкает веки.

Перед глазами всё нечётко… Расплывается надо мной перевёрнутое лицо. Выше горит магическая сфера, склонившийся Элор почти закрывает её головой, и от этого кажется, что его волосы сияют. Что он сам сияет — как солнце.

Да, он же солнце. Такой же сильный и яркий. Как я могла об этом забыть?

Омут снова втягивает меня в убийственно спокойную темноту, а Элор будто отдаляется, поднимается выше и выше и выше, сияет надо мной.

— Ри, пожалуйста, — шёпот срывается.

Дрожат руки на моих щеках.

— Ри, пожалуйста, не умирай, — шепчет Элор, и хотя голос отдаляется, знаю — никуда он не исчезает: склонился надо мной, держит меня. — Ри, пожалуйста, не оставляй меня, не оставляй!

Темнота поглощает, медленно меня затягивает.

— Ри, я люблю тебя, Ри, я без тебя не могу…

Солнце сияет надо мной. Горячее, живое, полное чувств.

И погружаясь в бездну покоя, я тяну к нему руку.

Моё солнце.

Что-то влажное капает на лицо. Капает и капает, заливая глаза, стекая по щекам. Слёзы… Его слёзы.

Огненно-рыжий блеск в размытой серости погружающегося в темноту мира.

Мой дракон…

Мой…

Только мой.

Зажмурившись, я тянусь к нему. Дыхания не хватает. Я задыхаюсь от этого усилия, от этой невозможности, этого порыва. Я тянусь к моему солнцу, к его горячему пламени. Я рвусь к нему. Я должна!.. Я хочу!!

Хочу!

К нему. И с ним.

Изо всех сил тянусь к моему солнцу, сиянию, теплу.

Нас разделяет огромное расстояние.

Стена тьмы.

Я смотрю на него словно со дна моря.

Через бесконечные слои серого стекла.

Но Элор такой яркий, я так хочу к нему, так хочу его коснуться. И я тянусь, тянусь, тянусь к этому огненно-рыжему свету. На последнем дыхании, вкладывая всю себя. Я рвусь из тёмной далёкой глубины.

Ощущения меняются вдруг. Словно я не на стискивающем тёмном дне, а почти у поверхности. И солнце сияет ярче, хотя такое же нечёткое, ещё далёкое. И я снова тянусь, бросаюсь к нему.

Что-то с треском раскалывается, как корка льда, выпускающая из ледяной воды.

И меня наполняет нежность, любовь, страх потери. Безграничная, бескрайняя, всепоглощающая любовь. Готовность быть рядом. Надежда. Отчаяние.

Чувства.

Мысли.

Не мои — Элора.

Грудь сдавливает от переизбытка чувств. Мир махом обретает неожиданную яркость и цвет. Какой же он насыщенный!

Элор судорожно вдыхает и опускается лбом на мой лоб, разделяя со мной приступ выгибающей боли и делясь яркой надеждой, радостью, согревающей нежностью — и боль перестаёт казаться такой страшной.

Связь избранных неумолимо и благодатно сшивает меня и Элора в одно целое.

— Ри, — шепчет Элор, и прежде, чем слова звучат вслух, я слышу их в его мыслях, я чувствую его, как себя, наши сплетённые пальцы, наши бьющиеся в унисон сердца, боль одну на двоих, надежду одну на двоих. — Ри… надо изменить кости. Пожалуйста. Ты сможешь…

Как же тепло в его чувствах. Сколько в них силы.

Вместе мы сможем.

Нежность… умиление… так тепло… и хочется есть… и нежность с умилением такие всеобъемлющие…

Я медленно выплываю из сна. Постепенно возвращается ощущение тела — оно отдохнуло, набралось сил, полулежит на подушках. В сонном разуме всплывают обрывки воспоминаний: кости при каждом приступе действительно пытались перестроиться, контролировать их удавалось с трудом. Детские крики. Чудовищная слабость, в которую я проваливалась, как в вату, а Велларр не хотел уходить, потому что не оставляет своих пациентов. Но Элор его практически вышвырнул.

Тихо поскрипывает металл.

Нежность такая, что щемит сердце и наворачиваются слёзы. И так хорошо…