20 января(2 февраля) Гриппенберг покинул войска, отказавшись от встречи с Куропаткиным. Это произвело сильнейшее впечатление на армию — разногласия среди высшего генералитета стали очевидны даже рядовому. «Все это, — вспоминал один из офицеров, — вызывало полное недоумение; разного рода предположениям и суждениям не было конца»{1888}. Французский журналист отметил: «Весть о неудаче под Сандепу навела на всю армию уныние, которое скоро изменилось в злобу»{1889}. Уезжая, Гриппенберг надеялся на скорое возвращение, никаких распоряжений относительно своего штаба он не сделал. 18(31) января временно исполняющим должность командующего 2-й армией был назначен старший из корпусных командиров — командир VIII Армейского корпуса ген. — лейт. Мылов{1890}.

Это породило массу проблем. Генерал Я. Гамильтон очень верно отмечал, что японская система организации обеспечивает им успех в действиях против посредственности «В Западной Европе, как и у русских, — отмечал он в своем дневнике, — положение начальника важнее дарований, и если начальник не завоевал себе уважения и поклонения войск, то они не будут и не могут проявлять всей своей силы. С другой стороны, если бы русский Скобелев мог теперь появиться на театре войны, блестящий, быстрый, смелый, обожаемый своими войсками, и обладающий военным инстинктом, — тогда, я думаю, японцы убедились бы, что в Европе есть элемент, с которым им еще не приходилось считаться»{1891}.

С уходом Гриппенберга решался именно такой вопрос. В штабе Куропаткина Алексеев узнал, что Главнокомандующий предложил императору несколько кандидатур на выбор: В. А. Сухомлинова, Н. Н. Сухотина, М. И. Батьянова, Н. И. Гродекова и А. А. Бильдерлинга. В перспективу назначения Сухомлинова Алексеев не очень верил, так как думал, что выбор Куропаткина будет сделан в пользу такого же как и он, нерешительного деятеля. Но все же реакция на эту новость была характерной: «Хорошо, если первый, сносно при назначении второго: Батьянов будет будировать и строить шута, никуда не годное назначение Гродекова»{1892}. Популярность Сухомлинова была неслучайной. На Курских маневрах 1902 года, в которых так хорошо проявил себя в качестве Главнокомандующего Куропаткин, в качестве его начальника штаба действовал именно генерал Сухомлинов. Неудивительно, что перед отправлением в Манчжурию Куропаткин рекомендовал его на пост Начальника Главного Штаба{1893}.

Пост командующего 2-й армией был в конце концов предложен А. В. Каульбарсу. 30 января(12 февраля) он принял армию и сразу же начал повышать свой авторитет привычными методами во время долгих утренних и вечерних чаепитий. «Зная генер. Каульбарса с 1892 г., когда я был бригадным командиром во вверенной ему 15 кав. дивизии, — вспоминал генерал по поручениям при штабе армии П. Н. Баженов, — я всегда замечал в нем склонность к хвастовству; но я никак не предполагал, что эта черта могла бы развиться до такой степени, до какой она достигла в то время, когда он сделался командующим армией. За каждым обедом и завтраком он неизбежно рассказывал нам о подвигах не чьего-либо, а непременно своего молодечества и нередко, в этом отношении, просто зарапортовался, воображая, что слушатели принимают его рассказы за чистую монету и вполне ему верят»{1894}.

На своих новых подчиненных он все же пытался воздействовать ободряюще: «Насколько Гриппенберг не обладал даром слова, настолько Каульбарс любил говорить… Он был человек немолодой, но легкий, порывистый и честный как корнет. Единственным его недостатком, как высокого начальника, — был излишний оптимизм, с которым он относился к обстановке, безусловно веруя в будущую победу»{1895}. Впрочем, это поведение вызывало такую уверенность не у всех. На Теттау новый командующий произвел очень хорошее впечатление, наверное, генерал не рассказывал немецкому офицеру о своих приключениях, и тот отметил: «…мне показалось, что он не питает доверия к дальнейшему ходу войны, что он эту армию (т. е. 2-ю. — А.О.) не считает способной дать иной оборот военному счастью»{1896}. Очевидно, эта неуверенность была причиной решения Каульбарса взять с собой часть штабных работников, прежде всего офицеров из Одесского Военного округа. Алексеев получил такое же предложение{1897}.

Это породило массу проблем и конфликтов, один из которых затянулся на много лет. Начальником штаба армии при Гриппенберге был Рузский, теперь ему и его сотрудникам, прибывшим в Манчжурию из Вильно, предлагали поменяться местами с сотрудниками генерал-квартирмейстерского управления 3-й армии. «Следствием японской дисциплины, — писал Гамильтон, — является, по-видимому, странная способность обезличивания. Я глубоко уверен, что если бы Куроки поменялся с Ноги, каждая из армий была бы в восторге получить себе отличившегося начальника другой»{1898}. В русской армии царили другие нравы. Перемещение в меньшую по численности и по значению армию и на менее значимую должность был бы для Рузского, как признавал Алексеев, «своего рода дисциплинарным наказанием». По возвращению в Россию, они могли быть выведены за штат офицеров Генерального штаба. К чести Алексеева, он не стремился занять должность Рузского, но в этом конфликте, в который он втягивался помимо своей воли, проявилась особенность стиля поведения этого человека{1899}. Алексеев не любил конфликтных ситуаций, но одновременно он и не брал на себя инициативу их разрешения. Он надеялся, что Каульбарса не утвердит Петербург и проблема разрешится сама по себе{1900}.

Каульбарс был официально назначен командующим 2-й армией 28 января(10 февраля) 1905 года и вступил в командование 30 января(12 февраля). До 8(21) февраля он знакомился позициями и частями{1901}. Его армия вновь готовилась к наступлению на Сандепу, а ее штаб вновь подвергся импровизационной реорганизации. Что же касается штаба 3-й армии, то он, начав работу в полном составе 10(13) января уже через 20 дней подвергся изменениям. Получив от Куропаткина приказание оставить Рузского, Каульбарс собирался взять с собой 4 полковников Генерального штаба и начальника штаба ген. Мартсона. Последний, как выходец из Варшавского округа, лишался, таким образом, ближайших сотрудников. Временно командующим 3-й армии назначался командир XVII-го Армейского корпуса генерал барон А. А. Бильдерлинг. Он тоже был очень недоволен медлительностью своего назначения{1902}. Был весьма недоволен и Рузский. Алексеев вяло пытался сопротивляться планам этой перестройки штабов в разговорах с Каульбарсом. Сотрудник штаба 3-й армии отмечал закономерность этой войны — русские взводы, роты и батареи ни в чем не уступали на поле боя японским, но чем крупнее было подразделение, тем хуже оно было по сравнению с японским. Сказывалось качество управления{1903}. Как генерал-квартирмейстер, Алексеев абсолютно правильно понимал значимость системы управления войсками: «Ведь не могут вести войну ротные и батальонные командиры; нужна сила направляющая. А у нас она слаба, и в этом важнейшая причина того тяжелого хода дел, который отражается на всем и здесь, и в России»{1904}.