Утес подо мной не обрывался в пустоту, как я предполагал; чуть ниже был большой известняковый выступ, который прятал тенистый бассейн, окруженный несколькими финиковыми пальмами и зарослями тростника: оазис Зазара не пересох! Оттуда, где я лежал, было трудно разобрать детали, но, очевидно, кто-то разбил поблизости лагерь. Я заметил палатки и двух или трех людей, быстро ходивших туда-сюда. Это оказались не бедуины, а гора, соплеменники суданцев, — я уже встречал их в караване на пути из Эль-Куфры. У высоких, красивых темнокожих людей почти не было огнестрельного оружия; они до сих пор предпочитали копье, меч и лук. Я удивился, что гора могли так метко стрелять. Я вытянул шею, стараясь рассмотреть побольше, и увидел внизу что-то, сначала показавшееся водой, а потом миражом. Это был огромный зелено-бело-красный итальянский флаг, растянутый на камнях, — увенчанный короной белый крест в обрамлении фасций Нового Рима Муссолини, изображенных на двух ярдах легкого шелка! Как будто итальянцы решили буквально укрыть Ливийскую пустыню своим флагом.

Я рассмотрел крепившиеся к ткани веревки и когда рискнул приподнять голову и немного вытянуть шею, то смог увидеть, что они привязаны к большой плетеной корзине, достаточно крупной, чтобы вместить по крайней мере полдюжины человек; тогда я понял, что смотрю на огромный, но поврежденный воздушный шар. Несомненно, здесь высадилась какая-то группа воздухоплавателей, возможно, из итальянского гарнизона в Триполи. Я надеялся, что это военный отряд. Если у нас будут винтовки, боеприпасы и еда, мы почти наверняка сможем уничтожить примитивных гора, которые не выдержат боя и разбегутся.

Вспышка огня заставила меня быстро пригнуться, но когда я снова присмотрелся внимательнее, то увидел, что выстрелы доносились только из воздушного шара. Укрывшись за выступом скалы, я разглядел узкую тропку, ведущую к известняковому отрогу, на котором лежала корзина шара, а потом тянувшуюся к водоему. Гора не были местными, иначе они знали бы, что есть другой путь. Они бросались в атаку по крутым скалам при ослепительном дневном свете только со стрелами и копьями — и их встречал быстрый и экономный оружейный огонь из поврежденного шара. Я вновь поразился точности атак воздухоплавателей и, присмотревшись еще, обнаружил, что ружье было только одно, большой старомодный французский «гатлинг», митральеза, которую установили на медном шарнире, укрепленном на ограждении борта корзины. Посреди корзины, казалось, находился маленький паровой двигатель, вроде бы не работавший. Пули проносились над головами решительных дикарей. Судя по их воплям и жестам, сбылись худшие страхи гора. На них обрушились силы зла. Религиозный фанатизм укрепил их мужество, но, разумеется, не помог здравому смыслу — они пошли в атаку вместо того, чтобы сбежать. Я решил, что даже с верблюдами без особого труда смогу добраться до скального выступа и застрявшего воздушного шара. Если удастся отогнать гора от воды, то все мы очень скоро сможем напиться. Казалось, если я произведу при спуске побольше шума и подниму побольше песка, то сложится впечатление, что на помощь потерпевшим пришел значительный отряд. Если повезет, дикари наверняка захотят изменить теперешнюю тактику. Не было бы ничего позорного в том, чтобы отступить перед превосходящими силами врага.

Я вернулся к своим верблюдам. Используя немногие итальянские слова, которые я выучил в Отранто, когда мы с Эсме высадились на берег после побега из Константинополя, я сообщил пассажирам воздушного шара, что помощь близка. Когда я освободил Дядю Тома, она посмотрела на меня благодарными, любящими глазами. Я позволил ей отвести свой небольшой отряд к утесу и начал трудный спуск по неровному песку, уверенный, что «гатлинг» итальянцев пресечет возможную атаку лучников.

— Е da servire?[596] — закричал я, стреляя вверх из своего «линфилда».

Я едва не вывихнул плечо. Я не знал о легендарной силе отдачи этой винтовки. Кто-то мне говорил, что «ли-энфилд 303» прославился в окопах как «лучший друг немца», и все-таки большинство Томми клянутся этим оружием по сей день. Держа дымящийся ствол в почти онемевшей руке, я дружески приветствовал воздухоплавателей. Митральеза не поворачивалась в мою сторону, что ясно говорило: меня считали союзником.

Именно в этот момент Дядя Том рухнула, на морде ее изобразилось удивление и возмущение, ноги разъехались под немыслимыми углами, шея вытянулась — все движения верблюдицы указывали на то, что она сознает свое унижение. Я выпустил из рук повод и, попытавшись снова подхватить его, упал на землю и покатился к корзине; тут винтовка выстрелила еще раз, едва не оторвав мне пальцы. Другие верблюды смешались, начали взбрыкивать и рычать; так они могли потерять все грузы. Я старался поднять Дядю Тома, чтобы мы оба сумели привести себя в более или менее приличное состояние, и тут на меня пала тень корзины воздушного шара и оттуда явилось видение женственности, настолько прекрасное, что я снова усомнился в здравости своего рассудка. Неужели все это оказалось частью какой-то запутанной галлюцинации? Предсмертного бреда в пустыне?

На ней был бледно-голубой, обшитый шелком тропический шлем, из-под которого выбивались два изящных рыжих завитка, обрамлявшие очаровательное сердцевидное личико. С головным убором прекрасно сочеталось короткое, по моде, платье. Как и шлем, оно было обшито розовым и синим жемчугом. Я видел подобные костюмы только в Голливуде. Ее свежее лицо хранило слабые, почти незаметные следы модной косметики, чудные бирюзовые глаза и прекрасную мальчишескую фигурку дополняла уверенная грация, с которой она перепрыгнула через борт корзины, по-английски восклицая: «Замечательно! Великолепно! Мои молитвы услышаны!» Она побежала (туфли на низких каблуках, идеально подходившие к костюму, ей практически не мешали) к тому месту, где поднималась на ноги Дядя Том. Наконец, к моему великому облегчению, она остановилась, но теперь ее чувственное личико омрачало выражение крайнего смущения.

— Спасибо! — воскликнула молодая женщина. Потом она обернулась, как будто извиняясь. — Большое спасибо. Скажите, вы сможете сесть за «гатлинг» и последить за дикарями? Они меня допекают с тех пор, как я потерпела аварию, но я не хочу им навредить. — Тут она начала снимать тюки с тканями с одного из наших верблюдов. — О, надо же! Шелк! Потрясающе! Шелк! Шелк!

Я с некоторым трудом взобрался наверх по веревкам и оказался, очевидно, в штаб-квартире какой-то смелой научной экспедиции! Повсюду лежали ящики и коробки с инструментами, а в центре гондолы находился небольшой паровой двигатель, способный, похоже, вырабатывать достаточно тепла, чтобы воздушный шар оставался заполненным. Овальная корзина была снабжена и маленьким пропеллером, который, как мне показалось, вряд ли годился для запуска такого огромного воздушного шара или управления им. Я осторожно сжал пальцами рукоятки «гатлинга» и выглянул наружу. По другую сторону озерца возле шатров стояли темнокожие гора, беседуя с молодым человеком в белом тюрбане, вероятно, сыном их шейха. Он указывал на узкую трещину в скале — очевидно, это был другой путь в оазис. Я обрадовался, что они временно утратили к нам интерес. Так у меня появилась возможность оправиться от удивления, вызванного открытием: единственной пассажиркой воздушного шара оказалась красивая молодая женщина, главная проблема которой — подобрать материал для нового платья! Я подумал, что если бы нашел ее в пустыне умирающей от жажды, то она вежливо попросила бы бокал ледяного «Боллинджера» урожая 1906 года. Меня поразило подобное хладнокровие, ведь его проявляла совсем еще юная женщина. Этим она напоминала миссис Корнелиус (на которую внешне ни капли не походила). Через несколько минут незнакомка вернулась с тюком ткани из наших поддельных товаров.