– Ладно, я постараюсь. Как твои дела?

– Отлично! Перевожусь в Москву, в физтех. Родители, наконец, сдались. Сказали, если сдам на пятерки зимнюю сессию, могу ехать. А там меня уже ждут, я же их физматшколу оканчивал.

Настя решила сходить к Вадиму домой в ближайшее воскресенье. Накануне она не спала всю ночь – все обдумывала, как будет с ним разговаривать: каким тоном, какими словами. Утром, взглянув в зеркало, она ужаснулась своему виду: под глазами синяки и взгляд затравленный, как у психопатки.

– Наплевать! – вдруг разозлилась она на себя. – Как выгляжу, так выгляжу. Не на свидание же иду. Передам ему слова Павлика и уйду.

Когда она нажимала на кнопку дверного звонка, у нее от волнения подкашивались коленки. Дверь отворилась, и Настя увидела двух женщин, вопросительно смотревших на нее. В одной она узнала мать Вадима – ее фотографию она видела у него дома. Сейчас эта худая измученная женщина никак не походила на красавицу с портрета над камином. Рядом с ней стояла, по-видимому, ее сестра.

– Вы Настя? – хором спросили женщины. Настя изумленно кивнула. – Подождите! – И его мать поспешно ушла. Ее сестра так и осталась стоять в дверях, явно не собираясь приглашать Настю в квартиру.

– Мне нужен Вадим. – Настя не знала, куда деваться от смущения. – Я должна ему кое-что передать.

– Конечно, он вам нужен, еще бы! – Вернувшаяся мать протянула ей распечатанный конверт и захлопнула дверь. На конверте рукой Вадима было написано «Насте Снегиревой лично. Не вскрывать».

Вскрыли, подумала Настя, доставая сложенный пополам лист и фотографию. Она с Вадимом на фоне Медного всадника, веселые и счастливые. Его лицо – оно ударило ее по сердцу. Она не видела его четыре месяца – целую вечность. У нее не было даже его фотографии. Как она прожила эти месяцы? И разве это была жизнь? Нет, унылое существование, – в нем не было души.

«Прощай, любимая моя! – холодея, прочла она. – Прощай навсегда. Больше я никогда не стану тебе докучать. Как же сильно ты меня возненавидела, что так отчаянно убежала. Прости меня, если можешь, за то, что я натворил. А я себе этого до смерти не прощу. Не знаю, зачем пишу это письмо, – ведь никогда его не отправлю. Просто захотелось облегчить душу».

Оцепенев, она долго стояла, всем существом ощущая тяжесть надвигающейся беды. Надо немедленно найти его, надо объясниться – билась в голове только одна мысль. Он все неправильно понял – как, впрочем, и она сама. Повела себя, как последняя идиотка, как кисейная барышня. А вдруг он с собой что-нибудь сотворил? Его мать так на нее посмотрела – как на личного врага. Нет, надо срочно узнать, где он, что с ним.

И она снова нажала на кнопку звонка.

– Что вам еще надо? – Голос тети Вадима был полон глухой ненависти. – Я так и знала, что эти ваши отношения до добра не доведут. Чего звоните, если он вам не нужен?

– Простите, пожалуйста, – торопливо заговорила Настя, боясь, что она снова захлопнет дверь. – Я только хочу узнать, где он. Нам крайне необходимо поговорить. Скажите, пожалуйста, как мне его найти. Поверьте, это очень важно для него.

– Нет его. И оставьте его в покое, раз он вам не пара. Сами его отвергли, так чего теперь голову морочить. Мальчик чуть руки на себя не наложил.

– Пожалуйста, умоляю вас, скажите, как мне его увидеть. Я только поговорю с ним и уйду. Очень прошу вас!

– Повторяю: его нет в городе. Как приехал, пометался две недели и исчез. Даже в университете не появился. С тех пор ни от него, ни от отца – ни слуху, ни духу. Нам жить не на что – и все из-за вас. Так хоть стипендия его была бы, да подрабатывать обещал, – а теперь даже за квартиру заплатить нечем.

Широко раскрыв глаза, Настя слушала эти страшные слова. Значит, Вадим и его отец пропали. Конечно, там же война. Вот ужас!

– А Вадим знал об отце?

– Так после этого известия и исчез. Определенно, понесся его разыскивать. Столько сразу на него навалилось – брат, больная мать, теперь отец пропал. А тут еще вы. Теперь и деньги от Павла перестали поступать, мы вообще сидим без копейки.

– Вот, возьмите, – Настя лихорадочно открыла сумочку и достала из кошелька две тысячерублевые купюры. – Берите, пожалуйста, у меня еще есть, видите? – Она показала женщине раскрытый кошелек и быстро сунула деньги в кармашек ее фартука.

– Не надо, мы не нищие. – Та посмотрела куда-то в сторону, но деньги возвращать не стала. – Вы не приходите сюда больше, а то у сестры опять приступ начнется.

– Не буду, не буду! – замотала головой Настя. – Только огромная просьба: если Вадим объявится, дайте ему номер моего сотового, пожалуйста. – И, вырвав из записной книжки листок, быстро записала свой номер.

– Хорошо. – Она взяла записку и захлопнула дверь.

На ватных ногах Настя вышла во двор, села на скамейку. Двигаться дальше не было никаких сил. Ее внимание привлекли дети, катавшиеся на качелях посреди крохотной детской площадки. С визгом они высоко взлетали, потом слетались, хватали друг друга за ладошки и снова разлетались в разные стороны.

Качели, – подумала девушка, – совсем как у нас с Вадимом. Приблизились, потом нас разнесло, потом снова сблизились, потом опять разлетелись. А после того, как стали ближе некуда, нас снова разнесло, и неизвестно, соединимся ли когда-нибудь.

Она долго сидела, пытаясь унять терзавшую душу боль. Дети слезли с качелей, подошли к странной тете, постояли, глядя на нее с любопытством, потом ушли. Тогда она встала и вышла на улицу. По широкому проспекту летели машины, подъемный кран нес по воздуху большую белую плиту на третьем этаже новостройки суетились рабочие в касках и оранжевых жилетах.

Любовь, думала девушка, все делается ради любви, все во имя любви. Этот грузовик едет куда-то ради любви, и строится высотка для тех, кто любит, и эта женщина тащит кошелку с картошкой тому, кого любит. Все в мире происходит ради любви – как я раньше этого не понимала?

Что ж мне остается? Только ждать. Ждать и молиться, чтобы он когда-нибудь вернулся. Буду в наши августовские дни каждый год ходить к Амуру. Хоть всю жизнь. Что бы ни случилось, буду там ждать его, как он когда-то ждал меня. И, может быть, дождусь.

И еще – буду учиться изо всех сил, чтобы добиться успеха. Для него. Чтобы помогать его семье и ему – когда вернется. Если вернется. А если нет? Все равно буду ждать – хоть сто лет. Но он вернется, обязательно вернется, я верю. Как Ольга Дмитриевна говорила: «надо, чтобы в душе горел огонек, чтобы не погас». Этот огонек – моя любовь к нему, он никогда не погаснет.

А первый в ее жизни семестр бежал быстрей и быстрей, и все отчетливее стала вырисовываться зимняя сессия. Экзаменов Настя не боялась – в отличие от многих студентов на лекциях она садилась в первом ряду, старалась не отвлекаться и писала, как учила ее Туржанская, скорописью, заменяя физические величины их буквенными обозначениями и записывая только начала и окончания слов. Благодаря этому ее конспекты читались легко и были наиболее полными по сравнению с записями остальных студентов. Поэтому перед семинарами их частенько выпрашивали однокурсники. Настя никому не отказывала, только просила не потерять и не испачкать, – за что быстро завоевала симпатию у большинства студентов группы.