Но ее мелкие проблемы алкоголички меркли по сравнению с историей Бивена. Нацистская версия Вальпургиевой ночи в Тиргартене. О господи. Когда же это кончится? Курт Штайнхофф, убитый офицером, имя которого она уже забыла, — а ведь она столкнулась с ним в гестапо и отлично это помнила, — и он сам, убитый вервольфом студий Бабельсберга…

Впечатляющий финальный аккорд, однако оставивший их глубоко неудовлетворенными. Смерть Штайнхоффа означала, что они никогда не получат ответов на вопросы, которые по-прежнему себе задавали. Начиная с самого главного: а был ли он действительно убийцей Адлонских Дам?

Два героя заснули каждый на своем диване, завернувшись в простыни, которыми была накрыта мебель, а Минна в раздумье смотрела, как занимается день. Окрашенные в алые тона размышления, замешанные на кровавых сгустках.

Штайнхофф представлялся идеальным кандидатом на роль убийцы, но при условии, что вы не придираетесь к мелочам и не обращаете внимания на нестыковки. Фотограф-вуайерист еще не означает потрошитель. Бык-производитель не обязательно извлекает внутренности из своих самок. У эгоцентричного актера не было никаких причин убивать в зародыше собственных детей (которых ему, кстати, никогда не пришлось бы признавать).

Минна уже начинала сомневаться.

Оставалась его реакция. Обычный извращенец не хватается за люгер, когда его собираются задержать, — особенно извращенец, который на «ты» с Гиммлером и приглашает на свои премьеры самого Гитлера. У актера были другие грехи за душой, и его реакция служила доказательством более серьезных преступлений.

Перебирая в голове эти мысли, она мягко скользнула в дремоту, развалившись в шезлонге, подлокотники которого напоминали весла. А где ее место во всем этом?

Впадая в полусон — весьма приятное, но и тревожное состояние, когда сознание срывается в пропасть и начинает заигрывать с абсурдом, — она унесла в долгое скольжение этот золотистый образ: колодец с мерцающими теплыми стенами, уходящими все дальше, который на самом деле лишь ее собственное горло, выстланное янтарными лепестками алкоголя.

Проспав накануне весь день, Симон Краус проснулся в субботу, 9 сентября 1939 года с единственной мыслью: купить утренние газеты и посмотреть, под каким соусом Министерство пропаганды преподнесет события в Тиргартене. По словам Бивена, в вечерней пятничной прессе ничего не было, и в гестапо он тоже не слышал ни слова о корриде в парке. По всей вероятности, СС готовило какую-нибудь удобоваримую версию произошедшей схватки.

В киоске Симон выбрал относительно независимые издания вроде «Deutsche Allgemeine Zeitung» — независимые более чем относительно, поскольку термин «свобода высказываний» был вычеркнут из нацистского словаря, — но, по крайней мере, они не использовали топорный язык официальной пропаганды и ее стиль, настолько тяжелый, что страницы, казалось, оттягивали руки.

На ходу он глянул на обязательные триумфальные шапки передовиц: вермахт продолжает победное шествие по Польше, взятие Варшавы всего лишь вопрос дней — а что до войск союзников, Франции и Великобритании, то они вроде бы не спешат вступать в конфронтацию.

Симон дождался, когда окажется на вилле, чтобы открыть страницы, где шла речь о Тиргартене. Он ожидал увидеть прилизанную версию истинных событий, но предлагалась абсолютно другая история. Слова, пропитанные ложью и несправедливостью, — и их придется проглотить вместе с чернилами и бумагой:

СЛУЧАЙНАЯ ГИБЕЛЬ ЗНАМЕНИТОГО АКТЕРА КУРТА ШТАЙНХОФФА

КУРТ ШТАЙНХОФФ УБИТ ЧАСОВЫМ ВО ВРЕМЯ КОМЕНДАНТСКОГО ЧАСА

ЗВЕЗДА ЭКРАНА КУРТ ШТАЙНХОФФ — ЖЕРТВА ШАЛЬНОЙ ПУЛИ…

Итак, согласно официальной версии, актер по никому не ведомой причине нарушил комендантский час, отправившись в Тиргартен. Проигнорировав предупреждения часовых, он был убит их выстрелами.

Ни слова о смерти Грюнвальда. Ни строчки о схватке между актером, вооруженным треногой-штыком, и разъяренным гауптштурмфюрером. Полная тишина в эфире относительно рейда гестаповцев с фонарями и заряженными винтовками. Ни намека на участников групповухи и на прочих парковых любителей подглядывать, потревоженных в разгар их утех. Что до присутствия психиатра без определенного места жительства и гестаповца-могильщика, то они словно никогда и не существовали. История не сохранит ни их имен, ни факта их участия в этом эпическом действе.

Так заканчивалось расследование дела Адлонских Дам. Убийцу похоронят самым достойным образом — великий актер, павший жертвой собственной неосторожности, — а позже в надлежащее время найдется и благопристойное объяснение кончины Сюзанны Бонштенгель, Маргарет Поль, Лени Лоренц и Греты Филиц. Не было никакого серийного убийцы в Берлине 1939 года. И уж тем более убийцы, а в придачу еще и извращенца-вуайериста, умудрившегося стать обожаемой звездой экрана.

Приличия были соблюдены, и Германия могла сосредоточиться на единственно важном в данный момент деле — вторжении в Польшу и грядущей Второй мировой войне.

Симон осознал, что на вилле все тихо. Минна наверняка еще спала — она пила без продыху два дня. А что до Бивена, тот должен был уже отбыть на работу с лопатой на плече, как образцовый трудяга.

Симон приготовил себе кофе — итальянской кофеварки у Минны не имелось, но в целом оборудование было вполне приличным. Пока закипала вода, он рассматривал свою левую руку, висевшую на перевязи. Ему не удавалось убедить себя, что он действовал как герой. До сих пор физическое мужество в списке его достоинств не значилось. Однако он уже сражался с Йозефом Краппом в Mietskaserne, а на следующий день без колебаний последовал за Бивеном до самого конца, не боясь ни пуль, ни холодного оружия.

Он попытался сжать кулак в знак решимости: не получилось. Дело было не в скрытых до поры до времени сторонах его характера, которые вдруг всплыли на поверхность, а скорее в этом расследовании и поддержке его сотоварищей — Бивена, бравого нацистского солдата, и совершенно невменяемой Минны, — именно они и подтолкнули его превзойти самого себя и держаться героем.

Он снова пощупал руку. Нажимать по-прежнему больно, но заживает быстро. А вот психические травмы — дело другое. В Тиргартене он, можно сказать, видел, как из дула люгера вылетела пуля. В долю секунды ночь, кровь, выстрел разрешились чудовищной болью в руке. Оттащив его в кусты, Бивен ни много ни мало спас ему жизнь. В общей неразберихе им удалось потихоньку смыться, оставив победу за гестаповцами.

— Привет.

Бордовый шелковый халатик, пергаментная бледная кожа, черный сверкающий взгляд, как у Далилы, — в дверном проеме стояла Минна. Ни дать ни взять настоящая «Westique», как немцы презрительно называли средиземноморские народы, которые они ставили разве что чуть выше евреев и чернокожих. Как могла она надеяться пробраться в ряды нордических матерей?

Он указал ей на газеты, разложенные на кухонном столе:

— Почитай. Все плохо, что плохо кончается.