Минна не обратила на них внимания и двинулась к плите, где урчала кофеварка. У нее были уверенные движения и свежий цвет лица — а ведь она пила не просыхая уже сорок восемь часов. Симона удивляла ее выносливость: она, казалось, спала сном младенца.

Она налила себе густого и черного, как чернила, кофе и с чашкой в руке подошла к столу. По-прежнему не присаживаясь, бросила наконец быстрый взгляд (как проводят пальцем по стеклу, проверяя, есть ли пыль) на первые полосы «Deutsche Allgemeine Zeitung» и других бульварных листков.

— Явно не сегодня Бивен получит медаль от своего начальства.

— По крайней мере, он выжил, в отличие от Макса Винера и Филипа Грюнвальда.

Минна скорчила надменную гримаску, — очевидно, эти имена ей ничего не говорили. Отпила глоток и прищелкнула языком в знак покорности судьбе.

— Мы думали, что все потеряли, — бросила она глухим голосом, — но у нас оставалось это. — Она постучала пальцем по газетам. — А теперь официально поставлена точка, и у нас действительно ничего нет.

Симон улыбнулся ей и тоже отпил глоток кофе. Он-то смаковал каждое ощущение, видя в любом из них подтверждение, что жизнь продолжается.

Единственный вопрос пришел ему в голову:

— Я могу еще несколько дней пожить у тебя?

— Гестапо — организация, не знающая жалости.

Серьезно?.. Бивен стоял по стойке смирно лицом к обергруппенфюреру Пернинкену, который, по своему обыкновению, расхаживал, заложив руки за спину.

— Но это справедливая организация.

Бивен не понимал, куда тот клонит. Едва он прибыл в распоряжение Totengräber, как ему сообщили, что его ждет обергруппенфюрер. Он взбежал по лестницам в своей форме могильщика, без погон и нашивок. В этом нелепом виде была доля христианского смирения: «Я стою перед Тобой, дабы вручить Тебе мою жизнь. Отдаю себя в Твои руки…»

— У меня здесь подробный рапорт о том, что произошло позавчера вечером в Тиргартене. Ваше присутствие было отмечено всеми. Что вы там делали?

Бивен почувствовал чуть ли не облегчение: вчера, в пятницу, в коридорах гестапо витала неопределенность едва ли не более тревожная, чем все прочее. Никто не упоминал устроенный накануне бардак. Никто косо на него не поглядывал. Можно было подумать, что ничего не произошло. Или что Бивен уже умер.

Сейчас было не время врать: в нескольких коротких, как пощечины, фразах он изложил скрытую историю кровавой сексуальной бани в Тиргартене.

— Значит, вы продолжили расследование, несмотря на мои приказы?

— Да, обергруппенфюрер.

У него было ощущение, что он весело отплясывает на краю пропасти, вскидывая в пустоту попеременно то одну ногу, то другую.

— Мои поздравления, — бросил наконец Пернинкен.

Сюрприз в маленьком душном кабинете обергруппенфюрера: комплименты здесь были редкостью. Но расслабляться не стоило: в гестапо любили выстрелы дуплетом. За хорошими новостями могли скрываться плохие…

Однако обергруппенфюрер продолжил в том же духе:

— Надеюсь, вы попали в точку и это печальное дело закрыто.

Пернинкен говорил искренне — он действительно хотел, чтобы Штайнхофф оказался искомым живодером. Он был доволен, что Бивен схватил его, но также радовался и тому, что его бывшему подчиненному удалось сделать это, не раскрывая тайны актера — той, которую оберегала СС. Той, которую заподозрил Винер, что и стоило ему жизни. Но какой именно тайны?

— Я попрошу вас составить подробный отчет о данном аспекте расследования. Подписывать его не будете. Ваше имя не должно нигде упоминаться. Я со своей стороны посмотрю, как и в каком объеме я смогу изложить подобные обстоятельства. По Штайнхоффу никто не заплачет, кроме нескольких пустоголовых секретарш, а у нас теперь есть другие срочные дела.

— Обергруппенфюрер…

— Что?

— Я не знаю, когда смогу составить этот отчет. Мои обязанности в группе Totengräber…

— Забудьте про них. Вы восстановлены в вашей прежней должности. К несчастью, мы потеряли в этой истории одного из наших самых ценных гауптштурмфюреров. Необходимо найти ему замену…

Бивен ушам своим не верил. Разжалований в доме 8 по Принц-Альбрехтштрассе было пруд пруди, а вот восстановлений не случалось в принципе.

Но если уж на то пошло, следовало ловить момент:

— А мое звание…

Пернинкен раздраженно отмахнулся:

— С этими деталями разбирайтесь в административной службе. Повторяю, вы восстановлены в том же звании, что и раньше. Составьте мне этот рапорт и возвращайтесь к работе. Поступило еще одно срочное распоряжение.

Бивен не имел ничего против: одно дело быстренько закрывают, как заметают пыль под ковер, а готового к работе гауптштурмфюрера ждет новое задание.

— Мне говорили, что вы недавно взяли под защиту одного Zigeuner…

Бивен не ожидал такого поворота.

— Я никого не брал под защиту, обергруппенфюрер. Я попытался навести порядок в операции, которая превращалась в хаос. Время солдат СС следует ценить. У них есть дела поважнее, чем вымещать злобу на асоциальных типах, которые того не стоят.

Новый взмах руки Пернинкена — скорее нетерпеливый, чем раздраженный. Он отмел всю историю, как отгоняют надоедливого комара.

— У нас новые указания. В нынешнее военное время мы должны очистить наш город и его окрестности. Наши отчеты свидетельствуют, что слишком много Zigeuner еще болтаются по дорогам, особенно по пустырям у въездов в Берлин. Наш фюрер хочет, чтобы мы продолжили и закончили зачистки, которые начали к Олимпийским играм в тридцать шестом.

Бивен умел читать между строк. Война изменила расклад: речь больше не шла о том, чтобы отправлять цыган в лагеря, — их следовало устранить, и как можно быстрее. Уже с 1933-го у нацистского режима руки были в крови, но теперь пора было браться за дело всерьез.

— В чем состоит мое задание, обергруппенфюрер?

— Избавьте меня от этого сброда. И начинайте прямо с наших подвалов. СС доставило сюда целое сонмище. Враги государства, которые могут рассказать нам, где сейчас их семьи. Они уже заговорили, посмотрите отчет, но я больше не желаю их видеть в наших стенах! — Он стукнул каблуком в пол. — Они копошатся там внизу, как крысы.

Его новое задание не слишком отличалось от предыдущих. Снова следовало избавиться от тел. Только на этот раз от живых тел. Но для Тысячелетнего рейха это была несущественная деталь.

Едва спустившись, Бивен понял, что Пернинкен ничего не преувеличил. В подвалах царила настоящая давка. Камеры были переполнены кудлатыми головами, коридоры забиты растерянными смуглолицыми людьми с горящими как угольки глазами. Гестаповцы выбивались из сил. Они выкрикивали приказы на немецком, которых никто, кажется, не понимал. Они отталкивали ряды прикладами, но орда снова напирала.