— Мне надо одеться. Подожди в прихожей пару минут. Можешь пропустить пока стаканчик виски.— Борода оттопырилась, и я догадался, что он улыбается.— Там есть немного.

Я вышел, нашел «немного» виски и погрузился в изучение сокровищ художественной галереи Крейгмора. За этим занятием и застал меня Тим Хатчинсон. Он был одет во все черное: брюки, свитер, штормовка и резиновые сапоги. Действительно, трудно определить рост человека, лежащего в кровати. Он, видимо, перешел отметку шесть футов и четыре дюйма еще в двенадцатилетнем возрасте, а прекратил расти совсем недавно. Он посмотрел на коллекцию картин и осклабился.

— Кто бы мог подумать? — сказал он.— На свете две колыбели настоящей культуры. Музей Гугенхейма и Крейгмор. Тебе не кажется, что на этой куколке с серьгами неприлично много надето?

— Не иначе как вы побывали во всех знаменитых галереях мира,— почтительно заметил я.

— Я не знаток. Вот Ренуар и Матисс мне по душе.— Это было настолько невероятно, что могло оказаться правдой.— Похоже, ты очень спешишь. Выкладывай, что у тебя, без лишних слов.

Лишние слова я опустил, но все остальное пришлось выложить до конца. В отличие от Макдональда и Шарлотты, Хатчинсону была нужна не просто правда, а вся правда, без утайки.

— Да, ну и история, черт бы ее подрал! И прямо у нас под носом.— Временами было трудно отличить по выговору, был он австралийцем или американцем. Позже я узнал, что он много лет ходил на тунца во Флориде.— Значит, это ты был в том вертолете сегодня днем. Да, братишка, денек у тебя был что надо. «Сынка» беру назад. Был не прав. Что надо делать, Калверт?

Я рассказал, что мне будет нужна его личная помощь этой ночью, шхуны и команда на ближайшие двадцать четыре часа и срочно радиопередатчик. Он кивнул.

— Можешь на нас рассчитывать. Я скажу ребятам, а ты, не теряя времени, иди к передатчику.

— Предпочел бы сначала отвести вас к себе на корабль,— сказал я,— оставить там, а самому вернуться и поработать с передатчиком.

— Не доверяешь своим ребятам, что ли?

— Боюсь, как бы нос «Файеркреста» не проломил стену этого дома в любую минуту.

— Сделаем лучше Прихвачу пару ребят, заведем «Красотку» — эго шхуна, которая ближе к берегу, дойдем до «Файеркреста», я войду на борт, покручусь на месте, пока ты отстучишь свое послание, а потом перейдешь на «Файеркрест» А ребята отведут «Красотку» обратно.

Я подумал о пронзительном ветре, несущем белые валы у входа в эту маленькую гавань, и спросил.

— А не опасно выходить в открытое море на шхуне в такую ночь?

— А чем тебе эта ночь не нравится? Прекрасная ночь, погода что надо. Лучше не бывает. Это пустяки. Я помню, как парни выходили в море в шесть вечера, в декабре месяце, когда штормит по-настоящему.

— Что же заставило вас так рисковать?

— Причина была серьезная, что и говорить,— он усмехнулся.— Выпивка кончилась, и ребята хотели успеть в Торбей, пока пивнушки не закроют. Твое здоровье, Калверт!

Я больше не задавал ему вопросов. Очевидно было, что Хатчинсон — именно тот человек, который мне этой ночью будет просто необходим. Он повернулся в сторону коридора и задумался:

— Двое парней женаты.. Я думаю...

— Никакой опасности для них нет. Кроме того, им хорошо заплатят за работу.

— Не надо все портить, Калверт.— Удивительно, как человеку с таким рокочущим басом удавалось временами переходить на мягкий полушепот.— За подобную работу мы денег не берем.

— Я не собираюсь нанимать вас,— устало пояснил я. Слишком много людей сегодня уже выражали свое несогласие с моими предложениями, чтобы и Тим Хатчинсон присоединялся к их числу.— Существует страховая премия. Меня уполномочили предложить вам половину.

— Ну, это совсем другое дело. Вытрясти из страховых компаний лишние денежки я никогда не откажусь. Но только не половину, Калверт. Это слишком много за день работы после того, что ты уже сделал. Двадцать пять процентов нам, семьдесят пять процентов тебе и твоим друзьям.

— Вы получите половину. Вторая половина пойдет на компенсацию ущерба пострадавшим. Например, одна пожилая пара с острова Ейлин Оран получит столько, сколько им и не снилось. Хватит, чтобы прожить безбедно до конца дней.

— А тебе ничего не достанется?

— Я получаю жалование, размер которого мне не хотелось бы обсуждать, потому что это больной вопрос. Государственным служащим не положено дополнительного вознаграждения.

— Ты хочешь сказать, что тебя бьют, сбивают в вертолете, топят, дважды пытаются убить, и все за какую-то жалкую зарплату? На кой черт тебе это надо, Калверт? Зачем ты это делаешь?

— Вопрос неоригинальный. Я задаю себе его раз по двадцать за день, а последнее время еще чаще. Нам пора трогаться.

— Я сейчас подниму парней. Они просто умрут от счастья, узнав, что страховая компания собирается преподнести им именные часы или что там они еще надумают. Лучше золотые часы с гравировкой. Надо будет настоять на этом.

— Премию выплатят наличными, никаких памятных подарков. Сумма зависит от того, сколько украденного удастся вернуть. Мы уверены в том, что весь груз «Нантвилля» будет обнаружен. Есть шанс, что найдем и остальное. Премия составляет десять процентов от суммы. Ваших пять. Минимальная сумма, которая достанется вам и вашим парням, четыреста тысяч фунтов. Максимум — восемьсот пятьдесят. Тысяч фунтов, я имею в виду.

— Повторите, пожалуйста.— Он выглядел так, будто на него рухнула башня Лондонского почтамта. Я повторил. Через некоторое время он стал похож на человека, на которого упал всего лишь телеграфный столб, и осторожно произнес: — За такую сумму человек может рассчитывать на серьезную помощь. Больше ни слова. И не надо печатать объявление в «Дейли телеграф» о наборе добровольцев. Тим Хатчинсон — вот кто тебе нужен позарез.

Тим Хатчинсон действительно был мне нужен позарез. В такую ночь, когда темень хоть глаз выколи, дождь шпарит, а туман сгустился настолько, что стало совершенно невозможно — для меня, по крайней мере — разглядеть торчащие из-под воды рифы под кипящей водяной пеной, Тим Хатчинсон был мне необходим. И полмиллиона за него заплатить было совсем не дорого.

Он был из редкой породы, той очень редкой породы людей, для которых море было родным домом. Двадцать лет ежедневно холить и неустанно совершенствовать тот редкий дар, которым наградила тебя природа от рождения,— и