– О господи, не хотелось бы злить эту штуку.

Или Роджер Нолан, обративший внимание на случайную расовую дискриминацию:

– Эй, док, а что это белые уже на столе, а все черные дожидаются в коридоре?

– По-моему, здесь тот редкий случай, – философски отвечает врач, – когда черные не прочь пропустить белых вперед.

Только иногда завеса поднимается, и живые вынуждены честно взглянуть на мертвецов. Это случилось пять лет назад с Макаллистером, когда тело на металлическом столе принадлежало Марти Уорду, детективу из отдела наркотиков, убитому во время работы под прикрытием на Фредерик-стрит, когда сделка пошла не по плану. Тогда Уорд был напарником Гэри Чайлдса и одним из самых популярных детективов на шестом этаже. На вскрытие послали Макаллистера, потому что кому-то в отделе пришлось бы пойти в любом случае, а остальные были с Уордом более близки. Конечно, проще от этого никому не стало.

Детективы мыслят просто: если задумаешься об этом, если позволишь себе видеть людей, а не улики, то забредешь в странные и депрессивные края. Надо учиться поддерживать дистанцию, и для новых детективов это уже утвердившийся обряд посвящения. Новеньких оценивают по их готовности смотреть, как разнимают тело, а затем отправиться в ресторан «Пенн» на другой стороне Пратт-стрит, чтобы умять тамошнюю фирменную яичницу из трех яиц и пиво.

– Настоящее испытание для мужчины, – говорит Дональд Уорден, читая там меню однажды утром, – заключается в том, готов ли он заменить бекон этим отвратительным свиным рулетом.

Даже Терри Макларни – больше отстальных в отделе убийств претендующему на звание философа, – трудно видеть в прозекторской что-то кроме черной комедии. В свой черед пройтись по узкой грани между живыми и мертвыми он в основном ограничивает сострадание к телам на металлических столах многолетним и совершенно ненаучным интересом к их печени.

– Люблю находить самых опустившихся на вид людей, которые выглядят так, будто хлебнули лиха, – невозмутимо объясняет Макларни. – Если их вскрывают и печень твердая и серая, я в депрессии. Но если розовая и пухлая – я весь день хожу довольный.

Как-то раз Макларни присутствовал в прозекторской, когда вскрывали человека, о котором было известно, что, хотя у него не имелось болезней, он пил пиво каждый день.

– Я прочитал это и подумал, какого хрена. С таким же успехом я мог бы просто лечь на пустой стол и расстегнуть рубашку, – печально рассказывал Макларни.

Конечно, Макларни понимает, что от всего не отшутишься. Линия между жизнью и смертью не такая прямая и широкая, чтобы стоять на ней утро за утром и безнаказанно откалывать шутки, пока врачи орудуют скальпелем и ножом. В редкий момент и Макларни пытается найти слова, чтобы передать какие-то более глубокие чувства.

– За других не скажу, – говорит он однажды днем всем в отделе, – но всякий раз, когда приезжаю на вскрытие, я могу себя убедить, что Бог есть и он в раю.

– Из-за морга ты веришь в Бога? – удивленно переспрашивает Нолан.

– Ну, если не в раю, то там, куда отправляются душа или разум, когда умираешь.

– Рая нет, – заявляет Нолан собравшимся. – В морге достаточно оглянуться, чтобы понять: все мы просто мясо.

– Нет уж, – качает головой Макларни. – Я верю, что мы куда-то уходим.

– С чего вдруг? – спрашивает Нолан.

– Потому что когда вокруг лежит столько тел, замечаешь, что в них просто нет жизни, ничего не осталось. Они все такие пустые. Разглядываешь лица – и видишь, что они совершенно пустые…

– Ну и что?

– Ну и то, что куда-то ведь жизнь девается, правильно? Не просто исчезает без следа. Все куда-то уходят.

– И значит, души отправляются в рай?

– Эй, – смеется Макларни, – почему бы и нет?

Нолан улыбается и качает головой, позволяя Макларни унести свою светскую теологию невредимой. В конце концов, только живые могут обсуждать мертвых, и Макларни – живой, а они – нет. Уже в силу одного этого неопровержимого факта он имеет право выиграть в споре даже с самым слабым аргументом.

Пятница, 19 августа

Дэйв Браун направляет «кавалер» в квартал, залитый синим светом мигалок, и в общих чертах оценивает представшую картину.

– Чур, мое, – говорит он.

– Ну ты и правда говна кусок, – отзывается Уорден с пассажирского. – Может, еще ближе подъедешь?

– Эй, я уже решил.

– Может, еще спросишь, есть ли уже арестованный?

– Эй, – повторяет Браун, – я уже решил.

Уорден качает головой. Согласно протоколу, когда на вызов приезжают два детектива, одного выбирают старшим по делу раньше, чем об убийстве хоть что-то станет известно. Благодаря такому негласному договору сводятся к минимуму некрасивые ссоры, когда один детектив обвиняет другого в перехвате данкеров и отказе от худанитов. Дождавшись, когда место преступления покажется в поле зрения, Дэйв Браун прошел по самой грани правила, и Уорден, верный себе, это ему не спускает.

– Что бы там ни было, – говорит он, – помогать я тебе не буду.

– А я, блин, просил помогать?

Уорден пожимает плечами.

– Ты так говоришь, будто я уже видел труп.

– Все, удачи, – отвечает Уорден.

Браун хочет это убийство по одной простой причине – местонахождение места преступления, – но эта причина вполне уважительная. «Кавалер» сейчас стоит в квартале 1900 по Джонсон-стрит внизу Южного Балтимора, а низ Южного Балтимора – уже глубоко в Биллиленде. Биллиленд, раскинувшийся от Кертис-Бэй до Бруклина и от Южного Балтимора – через весь Пигтаун и Моррел-парк, – это признанная копами географическая сущность, отдельная субкультура и ареал обитания потомков тех, кто приехал из Западной Вирджинии и Вирджинии, сменив во время Второй мировой войны угольные шахты и горы на балтиморские заводы. К неудовольствию уже сложившихся здесь белых этнических групп, билли[60] наводнили ряды домов из красного кирпича и «Формстоуна» на южных окраинах города – и этот исход определил облик Балтимора не меньше, чем миграция черных на север из Вирджинии и обеих Каролин в ту же эпоху. В Биллиленде свои язык и логика, своя социальная структура. Билли проживают не в Балтиморе, а в Балмере; в основном из-за аппалачского влияния в белых районах города и появился гнусавый говор.[61] И хоть с появлением фтора даже самые прожженные билли с каждым поколением теряют все меньше зубов, им ничего не мешает по-прежнему считать свои тела девственными холстами для татуировщиков с Восточной Балтимор-стрит. Девушка-билли может вызвать полицию, когда ее парень швыряет ей в голову бутылку «Нэйшенл Премиума», но с тем же успехом сама может наброситься с когтями на патрульного из Южного, когда он приедет забрать ее мужчину.

Балтиморские копы в основном относятся к