который разгорелся ещё ярче, когда она запустила руку за ворот поношенного платья. Из-за пазухи небольшой амулет, выполненный из отполированного временем дерева и украшенный тёмно-красным камнем.

— Так вот, ежели настоящая, значит, пускай наденет! — громким голосом, в котором раздавались противные визгливые нотки, продолжала старуха. — Всем известно, что призрачницы яндрового камня боятся, да ещё и еловым дымом окуренного! Вот и проверим! А как случится, что напраслину на госпожу возвели, так и повинимся да на суд себя отдадим!

— Старая Кида дело говорит! Пусть наденет!

Старуха с ехидным прищуром вытянула оберег перед собой и, свесив его на длинном оплетённом шнурке, проскрежетала:

— Ну так что, госпожа наша, наденешь? Иль поостережёшься камня-то касаться?

Эйдон сдержал тяжёлый вздох — ни один вельменно, живой или мёртвый, не согласится на подобную унизительную проверку, да ещё и предложенную ему в столь неуважительной манере. Строго говоря, если уж что-то и выдавало в Её светлости призрака, так это проявленное ею необычайное терпение и понимание, с которым она позволяла гвардейца разобраться с ситуацией так, как они посчитают нужным. Однако близился момент, когда вельменно возьмёт ситуацию в свои руки и начнёт отдавать приказы — те самые, которые должны были прозвучать с самого начала.

Тем временем старуха, продемонстрировав амулет односельчанам и убедившись, что все успели как следует его разглядеть, осторожно шагнула вперёд. Гвардейцы скосили взгляды на аристократку, но та не выказала никаких признаков неудовольствия — собственно, она и вовсе выглядела так, как будто всё происходящее не имело к ней ни малейшего отношения.

Однако безразличие оказалось обманчивым: когда старуха, неверно истолковав её спокойствие, вытянула перед собой амулет и шустро засеменила вперёд, вельменно резко вскинула руку, как будто собиралась отвесить дерзкой и нахрапистой селянке звонкую пощёчину. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить женщину сначала остановиться, а затем и попятиться назад, боязливо сжавшись в комок и втянув голову в плечи.

— Отойдём, почтенная. Не следует огорчать госпожу ещё больше… — Анор воспользовался моментом и в два шага оказался рядом. Осторожно взяв пожилую женщину под руку, здоровяк попытался было отвести её в сторону, однако та с неожиданной силой вырвалась, после чего бесцеремонно ткнула пальцем куда-то за спину вельменно:

— А молодуха-то куда пошла? Боишься, значит, камня-то? Чего глазки свои, бесстыжие, прикрыла, а, ведьма?

Восставшие поддержали её слова недовольным ворчанием. Эйдон обернулся — и действительно не обнаружил Кирис на прежнем месте. Одарённая успела отступить на пару десятком шагов, и теперь стояла с закрытыми глазами, заложив за спину руку; губы двигались, словно девушка беззвучно спорила сама с собой.

— Чего шепчешь? — старуха напористо подалась вперёд и упёрлась руками в бока. — Никак кудесишь? Ну так вот тебе, нечисть лесная, получай три пуда гоокского дерьма в неурожайный год! — С этими словами она раскрутила амулет на шнурке и, прежде чем кто-либо успел отреагировать, яростно метнула его в Кирис — и тут же застыла, в ужасе прикрыв рот руками. Вельменно исчезла.

В следующий миг аристократка появилась перед одарённой, заслоняя её собственным телом. Голова её почти незаметно склонилась к плечу, что придавало ей задумчивый и в то же время немного удивлённый вид. В руке она с осторожностью удерживала длинный шнурок, на котором мерно покачивался запущенный старой Кидой амулет. Ещё через мгновение изящная кисть вельменно перестала существовать — и оберег, в последний раз сверкнув тёмно-красным камнем, глухо ударился о землю.

Толпа перестала дышать — а затем взорвалась негодующим рёвом. Брызжа слюной и топая ногами, выкрикивая угрозы и проклятия, бунтовщики угрожающе выставили перед собой светильники и факелы, топоры, молотки, дубинки и копья. Отовсюду слышались срывающиеся от ненависти выкрики:

— Самозванка!

— Смерть!

— Дело! Бей ведьму!

— Так и этих тоже! Раз поддерживают чудовище, пусть разделят его судьбу!

Первые ряды возбуждённо колыхнулись под напором задних. Дальше слов, впрочем, дело пока не заходило, однако Эйдон не тешил себя иллюзиями: капитан отлично понимал, что людей сдерживают вовсе не их клинки, а поразительное внешнее сходство призрака с настоящей вельменно из плоти и крови.

— Луки несите, нече под железки-то лезь! Да рогатин побольше! — засуетились, тем временем, восставшие ополченцы.

— Оружием двойницу не возьмёшь, — возбуждённо включился в разговор Бравил-младший. — Нужно лишить чудовище силы — убьём ведьму первой!

— Тогда тут круг нужон, значит, супротив чуды-то, ага. Из оберегов; тех, что вкруг складов стояли. Заключить внутрь, а там уж и с ведьмой потолкуем!

— А не сбегут? — с сомнением произнёс кто-то.

— Да куда денутся? Раненного своего не бросят! Да и ведьма одна никуда не побежит — много она может, одна-то?

Эйдон до скрипа сжал рукоять палаша. Жителей Эм-Бьялы с самого раннего детства воспитывали в почтении и уважении к вельменно. Ничего удивительного, что преступления против высшего сословия — если кому-то вообще хватало глупости их совершить — неизменно вызывали возмущение, гнев и ненависть, почти мгновенно перерастающие в жгучее желание поквитаться с преступником. А можно ли сыскать злодеяние более гнусное, чем выдать себя за вельменно?

И дело вовсе не в том, что старые семьи настолько ценили своё привилегированное положение. Почёт и уважение доставались им не просто так, а вместе с невероятным количество обязанностей, о которых даже не подозревали рядовые подданные Его величества. Тяжелый, изнуряющий и совершенно незаметный для большинства труд, за который никто не требовал ни благодарности, ни награды. Пусть высшее сословие прочно увязло в интригах, а от постоянного самоограничения у иных вельменно заметно портился характер, это не отменяло того факта, что немалое число аристократов без остатка отдавало королевству всю свою жизнь — нередко в самом буквально смысле.

В этот момент вельменно решила, что больше не может отстраняться от происходящего. Аристократка с достоинством вернулась на прежнее место, чем вызвала настоящий шквал ругани и проклятий. Окинув бунтовщиков безразличным взглядом, она заговорила — и голос её без труда перекрыл шум и раздающиеся со всех сторон выкрики, а слова полностью заполнили окружающее пространство, проникая под кожу и неумолимо ввинчиваясь в сознание:

— Всякий, кто, позабыв об уделе своём и о долге своём, дерзнёт приблизиться, будет убит.

— Ты что ли, поскудница, будешь о долге рассуждать? — уязвлённо взвизгнула богато одетая торговка.

— Об уделе вспомнила, ишь! Сама-то ещё неизвестно кто! — подхватила женщина из мастеровых, укутанная в тёплую безрукавку.

Эйдон невольно скрипнул зубами. Жителей Формо можно было понять. Однако за застилающей глаза ненавистью, едва ли хоть один из них заметил, как прозвучало последнее предупреждение. А раз не заметили, значит обязательно им пренебрегут.

— Приказы, капитан? — не спуская глаз с восставших, спросил Анор.

— Пусть несут, что хотят, мешать не станем.