Как я писал в начале этой хроники, мне надо объяснить, почему я в тюрьме или, точнее, почему я опять в тюрьме.

Я был привлечен к суду во второй раз по обвинению в попытке совершить убийство, хотя пуля только задела плечо этого негодяя. Конечно, в том, что так получилось, виновата Дженни.

Жаль, что вы не слышали заключительную речь Мэтью на суде. В ней он, безусловно, оказался на высоте понимания юридической и психологической стороны дела. Он дал превосходные характеристики Розмари, назвав ее расчетливой, порочной Иезавель, и Джереми, побуждаемого злобой и алчностью. Ложные показания, которые дала на суде Розмари, были, бесспорно, сфабрикованы им. В результате его жертва должна была всю жизнь гнить в тюрьме. Гнев Мэтью достиг апогея, когда он сказал, что через четыре года эта парочка прикарманила бы еще несколько миллионов. Я видел, что присяжные после этих слов стали смотреть на меня с нескрываемой симпатией.

Сэр Мэтью закончил свою речь в духе библейских пророков, сказав: «Да не будет позволено лжесвидетелю выступать против любого человека».

Желтой прессе необходимо иметь на своих страницах героев и негодяев. В данном случае у нее был герой и два негодяя. Журналисты словно забыли, какие гадости они писали обо мне во время предыдущего процесса. Страницы газет были заполнены подробным описанием гнусного обмана, на который пошли Джереми и Розмари, и, разумеется, это не могло не повлиять на мнение присяжных.

Они, конечно, признали меня виновным, но у них не было другого выбора. В своей заключительной речи судья просто приказал им вынести такой вердикт. Старшина присяжных, правда, выразил от имени всех присяжных пожелание, чтобы судья, учитывая все обстоятельства, отнесся к подсудимому снисходительно.

Мэтью немедленно вскочил с места и призвал судью к милосердию, поскольку я уже отсидел значительный срок.

— Этот человек, — сказал он, обращаясь к судье, — смотрит на мир сквозь слезы, вызванные несправедливой обидой. Умоляю вас, ваша светлость, не ограничивайте его взор тюремной решеткой во второй раз.

Судья Лемптон приговорил меня к трем годам тюрьмы и в тот же день меня доставили в тюрьму Форд с облегченным режимом.

После того как пресса в течение нескольких недель критиковала решение суда, а сэр Мэтью обратился в апелляционный суд, где сказал, что «его подопечный испытал беспримерные лишения, сохраняя при этом примерное поведение», я отсидел только девять месяцев.

Тем временем Джереми был арестован Аланом Ликом, заместителем главного констебля Кембриджа, в адденбрукской больнице. После трехдневного пребывания в усиленно охраняемой камере ему было предъявлено обвинение в преднамеренной попытке помешать нормальному ходу правосудия. Затем его перевели до начала суда в тюрьму Армли. Суд над ним проходил в Лидсе спустя месяц, и можете быть уверены, что я присутствовал на каждом заседании, сидя на галерее для публики. Между прочим, Дженкинс и другие действительно оказали ему прекрасный прием: мне говорили, что он потерял гораздо больше веса за это время, чем в своих многочисленных поездках по Европе в роли профессора Балческу.

Розмари тоже была арестована, и ей предъявили обвинение в лжесвидетельстве. Ей было отказано в освобождении под залог, и она попала в женскую тюрьму в Марселе, которая, по словам Дональда, лишена тех удобств, что есть в Армли. Ну что ж, таковы недостатки проживания на юге Франции. Конечно, Розмари потребовала экстрадиции, но у нее не было на это никаких шансов, сказал мне Мэтью, поскольку Великобритания подписала Маастрихтский договор.[39]

Что касается миссис Балческу, то она выступила на процессе в качестве свидетельницы. Интересно, что такой расчетливый и проницательный человек, как Джереми, допустил элементарную ошибку, переведя все деньги на имя жены. Правда, он сделал это, чтобы избежать разоблачения своей профессорской деятельности. Так изумительно красивая блондинка стала богатой. Когда на процессе дело дойдет до ее перекрестного допроса, Розмари узнает, что ее любовник, беседуя с ней каждую неделю по телефону, жил в то же самое время с другой женщиной. После этого она вряд ли станет помогать Джереми.

О реальном профессоре Балческу почти ничего не известно. В Румынии многие были убеждены, что он нашел убежище в Великобритании и начал новую жизнь.

Дональд Хакетт купил коттедж в одном из западных графств, больше не работает и азартно болеет за команду города Бата по регби. Дженни устроилась на работу в частном сыскном агентстве в Лондоне, но ее не устраивают ни условия, ни зарплата. Уильямс вернулся в Брадфорд. Именно он указал на очевидный и позорный для нас факт: когда во Франции полдень, в Великобритании только одиннадцать часов.

Между прочим, я решил вернуться в Лидс. Как я и подозревал, компания «Купер» была ликвидирована, так как ее новое руководство было неэффективным и не смогло справиться с начавшимся в экономике спадом. Официальный правопреемник страшно обрадовался, когда я предложил 250 000 фунтов за все, что еще осталось от моей компании. Бедняга Джереми не получил за свои акции ничего. В середине следующего года я советую вам посмотреть «Файненшнл таймс» и купить акции моей возрожденной компании, поскольку «рискнуть иногда стоит», как говорил мой отец.

Между прочим, Мэтью советовал мне познакомить вас с «секретной информацией», так что, пожалуйста, не разглашайте ее: у меня нет никакого желания попасть в тюрьму в третий раз.

Моего знакомства с Эдвардом Шримптоном могло бы не быть, если бы с ним не произошла маленькая неприятность. Он стоял голый перед скамьей и бормотал: «Могу поклясться, я оставлял эту чертову вещь здесь».

Завернутый в полотенца, я тоже только что вышел из сауны. Стащив с плеч полотенце, я отдал его голому незнакомцу. Он поблагодарил и протянул мне руку.

— Эдвард Шримптон, — сказал, улыбаясь.

Я пожал ему руку и подумал, как выглядят со стороны двое голых взрослых мужчин, пожимающих друг другу руки, ранним вечером в раздевалке гимнастического зала клуба «Метрополитен».

— Я что-то не припоминаю, чтобы видел вас здесь прежде, — продолжал он.

— Да, я приехал из-за океана.

— Значит, вы из Англии. Что привело вас в Нью-Йорк?

— Я гонялся за одной американской романисткой, книги которой мое издательство хотело бы опубликовать в Англии.

— Ну и как? Преуспели?

— Думаю, мы подпишем договор на этой неделе. Хотя ее литературный агент пытается убедить меня, что автор своего рода помесь Толстого с Диккенсом и требует соответствующий гонорар.

— Ни тот ни другой не получали больших денег, насколько я помню, — сказал Эдвард Шримптон, энергично растирая спину полотенцем.

— Я тоже указал агенту на этот факт, но он возразил мне, напомнив, что именно мое издательство впервые опубликовало произведения Диккенса.