– Скажите, пожалуйста, вам не приходилось видеть этот символ прежде? – Донцов предъявил снимок, где жизнерадостные психиатры позировали на фоне третьего корпуса клиники, украшенного (или, наоборот, обезображенного) загадочным знаком, позднее уничтоженным стараниями дворника Лукошникова.

– Нет, – сказал мужчина. – Определенно нет. Скорее всего, это просто чьи-то инициалы.

– Не знаю. – Женщина пленительно задумалась. – Не хочу вводить вас в заблуждение… А имеет это какое-нибудь отношение к тексту?

– Трудно сказать. Сам интересуюсь.

– Понимаете… меня всю жизнь преследуют странные ассоциации. – Женщина закрыла глаза и пальцами коснулась своих век. – Целые цепи странных ассоциаций… Сначала этот текст, пропитанный атмосферой Древней Индии… Потом ваш внезапный вопрос… Эта фотография… И у меня уже возникает ощущение, будто бы нечто подобное я видела именно в Индии.

– Вы там были? – вяло удивился Донцов. – Когда?

– В разные времена… Я посещала храмы, сокровищницы, библиотеки, музеи. Там хранятся многие загадочные находки, часть из которых относится еще к доарийскому периоду. Я видела оружие, как бы не предназначенное для человеческой руки, и доспехи, которые пришлись бы впору только Гераклу. Возможно, на одной из этих реликвий я и видела нечто, напоминающее ваш знак.

«В огороде бузина, а в Киеве дядька», – подумал Донцов, но ради приличия поинтересовался:

– Понравилась вам Индия?

– Сама не знаю. – Женщина продолжала массировать веки. – Нигде так не ощущаешь бренность земного существования, как в тех краях. Только в трущобах Мадраса или на берегах Ганга можно понять Будду, повстречавшего подряд старца, прокаженного, мертвеца и аскета, а после этого отказавшегося от всех радостей бытия. Странствующие заклинатели змей, обезьяны и коровы кажутся на улицах тамошних городов чем-то вполне естественным, а автомобили, дорожные знаки и полицейские с винтовками выглядят до боли чужеродно. Там люди не страшатся смерти и не радуются факту рождения. Там жизнь действительно похожа на тягостный сон.

Женщина, ясное дело, была потенциальной клиенткой для психиатрической клиники профессора Котяры, что, учитывая специфику ее профессии, было вполне объяснимо.

Ни один нормальный человек не стал бы заниматься проблемами, которым Бодуэн де Куртенэ, Даль, Марр и Иллич-Свитыч (фамилии-то какие!) посвятили всю свою жизнь.

А кроме того, языкознание является единственной наукой, в которой великий Сталин умудрился оставить свой шакалий след.

Ждать немедленных результатов от Цимбаларя, а тем более от Кондакова, не приходилось. Граверы, то есть изготовители фальшивых документов, – люди осторожные и недоверчивые даже по меркам преступного мира, а азиатские дипломаты известны своей мешкотностью и необязательностью чуть ли не со времен царя Гороха. Поэтому Донцов решил между делом прогуляться в клинику. Авось там кто-нибудь вспомнит что-то важное.

Погоду можно было охарактеризовать следующим образом: «Причудлива, как беременная барышня» – то сквозь разрывы в тучах ярко сияло солнце, то неизвестно откуда вдруг налетала метель, вскоре сменявшаяся противной моросью.

Такая погода дурно влияла не только на здоровье людей, но и на их поведение, отвращая от какой-либо конструктивной деятельности. Да что там люди – даже вороны, облюбовавшие территорию клиники, сегодня куда-то подевались.

На сей раз отсидка на проходной что-то затянулась. Донцова тут уже хорошо знали, однако никаких поблажек не позволяли. Не помогло даже полушутливое заявление, что по его удостоверению без задержки пропускают даже в женскую баню.

Шкурдюк, прибывший с опозданием, находился в несвойственном для него мрачном расположении духа. Любопытства ради Донцов выяснил, что причиной тому – дворник Лукошников, внезапно решивший разорвать с клиникой трудовые отношения.

И дело было вовсе не в факте отказа от работы, найти дворника нынче не проблема, а в хамском поведении этого самого Лукошникова, который на требование заместителя главврача хоть как-то обосновать свои капризы ответил буквально следующее: «Ты, пидор, психов воспитывай, а ко мне в душу не лезь».

– Ну почему он меня так обозвал! – убивался Шкурдюк. – Я же не подавал пи малейшего повода! Хоть бы вы на него каким-то образом повлияли. Припугнули бы статьей…

Тем самым у Донцова как бы сам собой появился повод для беседы с дворником, некогда занимавшим грозные посты в солидном ведомстве и там же, наверное, набравшимся дурных манер, ведь, как известно, ничто так не развращает человека, как огромная и бесконтрольная власть над себе подобными.

Нельзя сказать, чтобы Донцов подозревал Лукошникова в чем-то большем, чем бытовое хамство и пособничество вечно гонимому вороньему племени, и тем не менее само присутствие этого человека невольно настораживало опытного следователя, как матерую овчарку настораживает малейший запах волка.

Кроме того, профессия дворника весьма способствует развитию таких качеств, как наблюдательность, проницательность и памятливость, чем с незапамятных времен активно пользовались сыщики всех стран и народов. В этом плане Донцов возлагал на Лукошникова немалые надежды. Тот вполне мог заметить нечто такое, что ускользнуло от внимания как опергруппы, так и администрации.

Под каким-то благовидным предлогом отослав Шкурдюка обратно в кабинет, Донцов отправился на поиски дворника, следы деятельности которого замечались повсюду – лед на дорожках сколот, мусорные урны пусты, свежий снег сметен в кучи, а самим кучам при помощи совковой лопаты придана кубическая форма.

Самого Лукошникова он обнаружил на задворках клиники, где тот ремонтировал свой нехитрый инвентарь, видимо, подготавливая его к сдаче. На вежливое приветствие Донцова он буркнул что-то вроде: «Наше вам с кисточкой», – а на предложение закурить, что должно было поспособствовать откровенной беседе, грубо отрезал:

– Сам не курю и тебе не советую. Ведь сдохнешь скоро, хоть бы последние дни поберегся.

– Почему вы решили, что я скоро сдохну? – Донцов от такой обескураживающей бесцеремонности даже позабыл, с чего собирался начинать разговор.

– Это в моргалах твоих написано. Я в своей жизни столько смертей повидал, сколько ты бабам палок не поставил. И если у человека в глазах вот такая муть появляется, как у тебя сейчас, не жилец он на белом свете, не жилец.

По всему выходило, что Шкурдюк был не единственным человеком, которому строптивый дворник успел сегодня основательно подпортить настроение.

– И от чего, по-вашему, я должен подохнуть? – поинтересовался Донцов.

– Сам знаешь, – ответил Лукошников. – Чего боишься, то и сделается.

– Ну тогда посоветуйте, как мне быть. Вы ведь, похоже, человек опытный. Может, в церкви свечку поставить за здравие? – Донцов попытался обратить все в шутку.