сбивчиво, с оглядкой на двери раздевалки, в которые мог кто-нибудь войти, стучали в голове Шарова как отбойный молот.

Внезапно стадион затих. Шаров понял это по тому, что волнение улеглось, а знойная поволока, повисшая над чашей, сгустилась еще сильнее.

Судья на линии поднял стартовый пистолет.

Выстрел прозвучал глухо, словно в подушку.

Шаров удивленно повернул голову. Все соперники еще стояли, замерев в стартовой позиции, хотя выстрел уже прозвучал. Как такое могло быть?

В следующее мгновение его мышцы выстрелили словно взведенные пружины.

Оттолкнувшись правой ногой, он сделал первый шаг — рывок, и в тот же миг мир пришел в движение. Все вокруг закрутилось, стадион наполнили звуки, свист, шум, дыхание и хрипы соперников.

Он легко набирал скорость. Через круг сместился на свою любимую вторую дорожку. Скованность ушла. Ноги несли вперед. И хотя впереди было еще прилично, он считал круги и смотрел на солнце.

«Три восемьсот, три восемьсот», — как мантру повторял он в уме странную точку отсчета.

Соперники отставали. Что могло пойти не так? И тем не менее…

Он нутром чувствовал приближение чего-то грозного, пугающего, неведомого. Может быть, у него случится судорога? Инфаркт?

Ветров под двадцать третьим номером вышел вперед. Это ничего. Видно, что бежит из последних сил, пусть думает, что Илья устал.

Шаров слегка оглянулся. За ним бежал номер «264», следом «252», потом «54» и замыкал колонну «34».

До финиша оставалось два с половиной круга.

Три восемьсот.

Что-то щелкнуло у него в мозгу.

Яркое солнце выпало из-под козырька стадиона, словно кто-то включил гигантский прожектор.

Шаров успел различить в метре от себя внезапно появившуюся границу света и тьмы — тот мир, что был впереди, казался серым, тусклым, безжизненным, позади же гудел и стонал стадион, кричали люди, что-то объявлял диктор. Позади была жизнь. Впереди — неизвестность.

А потом он врезался в плотную стену, похожую на смолу, которая буквально парализовала его.

Шаров беспомощно открыл рот. Боковым зрением он увидел, как тридцать четвертый номер — Остапенко, замыкавший группу бегунов, чудовищным рывком обходит его справа! Справа! Это было невозможно!

Откуда пацан… знал? Откуда⁈

Все происходило в точности, как сказал мальчик.

«Если я приду первым, я никогда не смогу рассчитаться. Они меня убьют».

Шаров застрял в прозрачной тягучей смоле, которая не давала сделать и шагу. Сердце гулко стучало.

Может я сплю? — подумал он, неимоверным усилием опустил руку к бедру и что есть силы ущипнул себя за кожу.

Боль мгновенно прошила мозг.

Он не спал. Хотя этот момент он видел в своих снах сотни, тысячи, миллионы раз. Сон, который иногда не заканчивался, всегда обрываясь на одном и том же месте. Хватаясь руками за воздух, он вскакивал в постели, дико озирался, улавливая шевелящиеся тени на стенах, потом понимал, что это не стадион и медленно ложился обратно на мокрую подушку. До утра он уже не уснет. Что там — за границей света и тьмы?

Но теперь он не спал. Шаров был в этом уверен.

Соперники тоже остановились. Ветров уже был по ту сторону — он виднелся смутно, расплывчато и даже его номер с расстояния нескольких метров было невозможно разобрать.

— Андриан! — сам от себя не ожидая вдруг выкрикнул Шаров.

Ему показалось, что Ветров услышал его.

По крайней мере, бегун едва заметно дернулся, голова его чуть наклонилась в сторону Шарова.

Шаров не знал, кто должен был прийти первым. Ему сказали, чтобы он притормозил на три восемьсот. И тогда он получит двадцать пять тысяч рублей. Это все, что он знал.

Значит, Ветров.

Потом он снова покосился вправо.

Нет.

Темная лошадка, аутсайдер Остапенко. Вот, кто должен был прийти первым. Об этом говорил мальчик. А он сразу не понял. Мальчик не знал, что у него, Шарова, сделка. Хорошие деньги. Но… что потом?

Кому он будет нужен после поражения? Куда он пойдет? В спортроту — тренер намекал, что если он не возьмется за ум, то его отправят туда. А это означает конец.

Он вдруг увидел, что стоит на каком-то плацу в окружении военных и десятков, даже сотен детей — видимо, какое-то мероприятие и от ужаса чуть не вскрикнул. Потом картинка пропала, и почти наяву вместо Ветрова он увидел другого человека — обрюзгшего, с землистым лицом, редкими волосами и тройным подбородком. Человек этот был в милицейской форме, только странной, какого-то нового образца. Челюсти его были сжаты, лицо было угрюмым и злобным. Но хуже всего было то, что Шаров узнал в нем… себя.

— Не-е-ет!!! — заорал Шаров, расталкивая руками смолистый вязкий зной.

Справа он увидел удивленное лицо Остапенко, который услышал его крик и, замешкавшись, повернулся. Возле телекамеры, уставившейся на Шарова стеклянным глазом, стоял мужчина в белой рубашке и брюках.

Тот самый букмекер. Он в упор смотрел на Шарова сверлящим взглядом.

Весь его вид не предвещал ничего хорошего.

— Плевать! — бросил в его сторону Илья. — Я разрываю наш договор!

Что есть силы он взмахнул руками — ткань майки затрещала. Нити, обволакивающие тело, впились в кожу. Они были такими острыми, что пронизывали его до самых сухожилий, до нервов, взрезая разгоряченную плоть по живому.

Шаров закричал что есть мочи.

Боль нарастала. Воздух выжигал легкие и, казалось, ничто не может пересилить эту неведомую преграду, затягивающую его в фатальный водоворот.

«Ты сам выбираешь свое будущее», — бросила тогда испуганная цыганка. — «Я никогда не видела такого раньше».

Он хотел спросить ее, получается, что остальные живут так, как предопределено, но она уже убежала.

А теперь он понял. Теперь он все понял.

Только возможно ли убежать от себя и что все это, черт возьми, значит?

Шаров снова резко дернулся. Острая боль затопила тело от кончиков волос до мизинцев ног — такая, что его скрутило в узел, бросило на землю, вновь подняло и разорвало в клочья.

ВСПЫШКА

…на мгновение ослепила его, но он знал, что, воспользовавшись секундным замешательством, Остапенко предпримет наглый, самоуверенный бросок. Может быть, в каком-то другом времени, другой жизни, другом месте Шаров придет вторым, но здесь и сейчас будет

ПО-ДРУГОМУ

Он взвыл, хлестнул себя по бедрам ладонями и, вырывая израненное тело из неведомых пут, которые затрещали словно рвущиеся канаты на судне, попавшем в идеальный шторм, ринулся вперед.

Стадион выдохнул от изумления и взрывва энергии, которая точно взведенная пружина, разрядилась в накаленном воздухе.

Остапенко в полуметре справа что-то пролепетал — Шаров пропустил его слова мимо ушей. Илья легко нагнал Ветрова и