медсестер остались немногие. Чистые палаты с застекленными окнами ничем не напоминали переполненных помещений с липкими от крови полами.

— Я думала, что останусь с больными, — говорила Новицкая, провожая Анну до ворот, — но пришло время школьных экзаменов, и я вспомнила слова того офицера СД: «Ты никогда уже не будешь никого учить». И с сентября я бросаю работу в госпитале. А как твой Адам? Здоров? Работает?

— Учится ходить с палкой. Сменил фамилию, адрес. Но что-то он мне не нравится. Мрачный какой-то, сам не свой…

Действительно, Адам не интересовался, что происходит в их прежней квартире на Хожей, даже с матерью разговаривал неохотно. Все изменилось с того дня, когда он впервые вышел в город. Должно быть, он с кем-то встретился, принял какое-то решение — во всяком случае, домой вернулся оживленный, с таким же блеском в глазах, какой Анне случалось видеть у прабабки, а также у Ванды во время рискованных поездок по обстреливаемым улицам. Она достаточно хорошо знала Адама, чтобы понимать, как его тяготило безделье; по-настоящему он выздоровел только сейчас. Но ничего не сказал ей, а она предпочла не спрашивать. Лишь когда сама призналась, что будет давать уроки французского и латыни на подпольных курсах, а кроме того, не желая прерывать собственных занятий, разыскивает своих бывших преподавателей, Адам сказал после долгого молчания:

— Оставь немного времени и для меня.

— Но ведь мы вместе с вечера до утра.

— Я хотел сказать — среди дня.

— Ты теперь уходишь рано и не приходишь даже обедать. Видимо, прекрасно справляешься сам.

— А если я попрошу тебя помогать мне? Например, приносить обед, как это делают жены крестьян во время жатвы?

— Только не у нас! — возмутилась Анна.

— Ты хочешь сказать: не в Бретани.

— Да. В Бретани, на фермах, не любят питаться кое-как. Наспех, на лугу или в поле.

— А если это только предлог? У меня нет связного, Анна, а сам я еще не настолько хорошо передвигаюсь, чтобы выпрыгивать на ходу из трамвая, скрываться от облав в подворотнях. Мне нужна твоя помощь.

Это напоминало безапелляционное «Залезай!» Ванды, осаживающей перед Анной разогнавшуюся лошадь. Но сейчас Анне захотелось еще кое-что уточнить.

— Павел знает? Он мне и прежде не доверял, а теперь, после падения Франции, тем более.

— Павел не имеет к этому никакого отношения. Правда, он связал меня кое с кем, но мы с ним почти не видимся. Ну так как? Да или нет?

Анна подошла к нему.

— Значит, ты мне доверяешь?

— Сама знаешь. Если б не доверял…

Он умолк, но смотрел на нее так, как когда-то в саду прабабки. Она улыбнулась.

— Ты уже пришел в себя? И опять такой, как прежде?

— Не совсем, — возразил он, — но мои паруса уже наполнились ветром. А морякам желают не попутных ветров, а сильных. Даже штормовых.

— То же самое говорили рыбаки в Пулигане. Ну так что? Сильного ветра, капитан?

Адам рассмеялся и привлек ее к себе.

— Да. А поскольку у тебя глаза как море, будем надеяться, что мы не утонем. Как думаешь?

Она ничего не думала, не строила никаких планов, просто начала жить новой жизнью, совершенно не похожей на ту, которая — хотя бы внешне — была общим уделом. Ее больше не интересовали очереди за хлебом и мармеладом, она не испытывала страха, видя, как немецкие патрули прочесывают улицы, или слыша топот ног, убегающих от полицейских фургонов. Кого-то вывозили на принудительные работы, кто-то погибал, некоторые после мучительных допросов попадали в тюрьму или за проволоку концлагеря. Все это могло случиться и с ней, но важнее такой вероятности было сознание, что она может каким-то образом бороться со злом, официальной лжи противопоставить правду, рвать и путать расставленные сети.

Деревянная развалюха, где Адам вместе с «Рябым» изготавливали мебель со встроенными тайниками, чемоданы и сумки с двойным дном, находилась на тылах мебельной фабрики Камлера на Вольской. Комнаты по фасаду занимали хозяин и его родственники. Со стороны двора дом граничил со складскими бараками, а торцом выходил на пустую площадку, где росло несколько чахлых акаций. Поэтому не составляло труда скрыться из дома в случае опасности. Это был в меру безопасный конспиративный пункт: окрестную бедноту не интересовала ни новая мебель, ни сам «Рябой», занимавшийся распилкой досок, поставляемых ему соседней фабрикой. Соседи также не обращали внимания на то, что время от времени во двор въезжает какая-то подвода и забирает доски и мебель.

— Залезай! — говорила Ванда. Опять Ванда — с нею ездить было безопаснее, нежели в переполненном трамвае. На ее телеге развозили по конспиративным явкам обычные кухонные табуретки и небольшие полированные комодики, ящики для угля и песка. В каждом был встроенный тайник, который открывался иглой или шпилькой, вставляемой в незаметное глазу отверстие в одной из стенок. Внося такой табурет или ящик в магазин, на склад, реже — в квартиру, Анна внимательно присматривалась к получателю. Иногда это был владелец магазина, аптеки или табачного киоска, но чаще всего предмет, в случае обыска спасавший от ареста и провала, принимали женские руки. У нее самой в комнатушке на Познаньской был тайник, в котором лежало нечто более опасное, чем динамит: зашифрованная картотека доставленной заказчику мебели, а также хозяйственных сумок, портфелей и чемоданов с двойным дном.

В эту вторую военную осень, сняв рабочий комбинезон, делавший ее похожей на парнишку, Анна чаще, чем прежде, выбиралась к прабабке, в Константин. Это было единственное место, где, как ей казалось, никто не связан с подпольем, не переодет в чужое платье, не называется чужим именем, не таскает с собой пачек бумаги, пакетов с какими-то списками, приказами, записками для передачи в тюрьму. Эльжбета была занята сыном, энергично ползавшим по пустой уже гостиной, так как немцы выехали из «Мальвы» в конце лета. Данута с Олеком помогали старому садовнику обрабатывать сад, который в эти голодные годы превратился в настоящий огород. Кристин с Крулёвой приводили в порядок дом, куда должны были вот-вот перебраться Толимиры, изгнанные из своего имения немецким переселенцем. Анне казалось, что на этом клочке земли ничего не изменилось, что время здесь остановилось, как оно остановилось для прабабки, каждый день в один и тот же час спускавшейся по ступенькам террасы с теннисной ракеткой в руке.

Анна сказала прабабке, что ее сад напоминает теперь приусадебные огороды рыбачек из Пулигана — тем женщинам не нужно ходить на рынок, у каждой есть полоска земли у подножия скал, где они выращивают свои овощи и фрукты.

— Думаешь, — спросила, помолчав, маршальша, — теперь мы живем, как они?

— Вы, в «Мальве», — безусловно. Всякий