ход времени, то ли тончайшие, незаметные для человеческого глаза изменения плотности тьмы. Шествуя по дороге, окаймленной обелисками (пальмы позади них еще не выступили из мрака), мы миновали сад и приблизились к холму, где нас поджидали жрецы, облаченные в белые, призрачно проступающие из мрака одеяния. В центре их круга находилось священное дерево персея с густой округлой кроной. Собравшиеся молчали, и мы тоже в молчании присоединились к их кругу.

Мало-помалу небо просветлело, и – никогда ничто не выглядело более торжественным и величественным! – облака на восточной кромке земли приготовили для солнца мягкое серое ложе. Наконец брызнул солнечный свет – яркий, живой, тут же обративший ночь в бегство. Он блеснул сквозь ветви дерева, окрасив каждый листок так, что все они засияли сотнями маленьких зеркал.

Жрецы затянули ликующий гимн, а когда солнце поднялось над горизонтом, повернулись и быстро направились обратно к храму, прошли в помещение без крыши, где стоял позолоченный обелиск, и почтительно замерли перед ним. Гладкая золотая поверхность обелиска тоже, казалось, замерла в ожидании. И вот луч коснулся его заостренной вершины, и там вспыхнула ослепительная звезда – такая яркая, что у меня заболели глаза.

– Солнце родилось заново! – нараспев возгласили жрецы.

Сияние на вершине обелиска усилилось, а потом растаяло, и пламенеющий свет побежал по граням, по всей его длине. Солнце разгоралось, взбираясь в небо. Над головой больше не было ни черноты, ни густой синевы – небо распахнулось ясной радостной лазурью. На землю пришел день. Солнце, жизнь – они вернулись.

– Возблагодарим Ра! – пропели жрецы ликующими голосами.

Пока солнце поднимается каждый день, пока они видят его, им нечего опасаться.

Они проживали каждый день как некую отдельную цельность, тогда как я… Я обязана предвидеть будущее и управлять настоящим. Это куда сложнее, чем просто провожать день, а потом радоваться окончанию ночи.

Жрецы повернулись и направились к церемониальному залу, где начиналось ритуальное омовение статуи Ра очищенной водой. Жрецам в масках звезд полагалось предлагать ему небесную пищу. Я наблюдала за тем, как любовно они умывали лик статуи и ухаживали за божеством; это проделывали неизменно на протяжении бессчетного количества лет.

Звезды… Прекрасно, когда тебе прислуживают звезды.

Александрия, Рим, Октавиан, Антоний… Какими далекими и мелкими казались они в сравнении с египетскими богами.

Глава 32

В моей странной жизни я исполняла множество ролей. Я была Исидой и дочерью Ра. Я была одной из Птолемеев – из самой коварной и склонной к козням династии. Я была царицей Египта и матерью нового фараона. Я была супругой римского триумвира. Я была вдовой Цезаря и беспощадным врагом Октавиана. Почему судьба отвела мне такое множество ролей, я не знаю. Как можно сыграть их все и каждую по отдельности – если это мне вообще удалось, – я понимаю еще меньше.

Антоний вернулся из Армении спустя несколько месяцев после того, как я возвратилась из Гелиополиса. Моя поездка, хоть она и задумывалась как сугубо деловая – я собиралась лишь взглянуть на посаженные бальзамовые кусты, – оказала на меня куда большее воздействие, чем армянский поход повлиял на Антония. Хотя бы потому, что итог похода был вполне предсказуем: Артавазд ничего не мог противопоставить обрушившейся на него мощи Востока и стал закованным в цепи царственным пленником.

Неожиданными стали лишь сами цепи – серебряные. А также рьяное желание Антония отпраздновать свою победу в Александрии. Рим, несмотря на то что Антоний оповестил город о своем успехе срочной депешей, хранил молчание. Не объявили ни празднеств, ни игр, ни благодарственных служб в храмах. Столица не отреагировала на его послание.

– Как будто… как будто они уже не считают меня римлянином, – сказал он.

Я не могла определить по его тону, оскорблен он или потрясен – может быть, и то и другое.

– Уверена, твои сторонники в сенате трубят во все трубы, – заверила я его.

– А мои враги это замалчивают.

– Такое нельзя замалчивать бесконечно.

– Им следует призвать меня для триумфа, – упорствовал Антоний. – Я желаю триумфа и заслужил его. Как они осмеливаются делать вид, будто это не так?

– Они не удостоят тебя триумфа, пока Октавиан ставит препоны, а он непременно будет так делать.

– Октавиан все еще в Иллирии, – гнул свое Антоний. – А мне нужен триумф. Заслуженный триумф.

На его долю ни разу не выпадало триумфа, хотя еще его дед стал триумфатором в те времена, когда это являлось гораздо более редким отличием. Проблема заключалась в том, что триумфа удостаивали за победу над иноземцами, а Антоний преуспел в первую очередь в гражданских войнах. Его трижды провозглашали императором, однако этот титул, в знак высшей военной власти, давался ему для проведения кампаний против Кассия и Брута, и только под конец – против Парфии. Правда, за успешные действия против парфян, вторгшихся в Сирию, сенат удостоил триумфа двух полководцев – Антония и Басса. Басс вернулся в Рим и устроил шествие, а Антоний свое отложил.

Между тем с учетом его ранга, возраста и заслуг триумфа Антонию явно недоставало, и он ощущал это все более остро. Он жаждал признания, он хотел проехать в колеснице, сопровождаемый военнопленными, под приветствия ликующих толп.

– Я сам дарую себе триумф! – неожиданно заявил он.

Сердце мое упало. О Исида, неужели он уедет в Рим? Конечно, чего не сделаешь ради двух триумфов: одного совместного с Бассом, другого – за Армению.

– Я устрою шествие в Александрии! – продолжил он. – Что за магия заключена в Риме? Кому я желаю преподнести свои трофеи? Разве не тебе, моя царица? Я сражался и побеждал вопреки Риму, силами здешних солдат и ветеранов из моих старых легионов.

Почему бы и нет?

Он загорелся этой идеей. Конечно, триумф, состоявшийся не в Риме, не мог полностью считаться таковым. Это сугубо римский обряд, разрешение на который давалось сенатом, а трофеи полагалось возложить к ногам римского бога Юпитера в храме на Капитолийском холме.

– Ты можешь отпраздновать победу здесь, – сказала я. – Пусть это будет и не настоящий триумф, одобренный римским сенатом. Тем не менее Александрия станет превосходным фоном для блестящего военного парада…

Я сидела на золоченом троне, установленном на высоком серебряном помосте, на ступеньках храма Сераписа. Пойдя навстречу желанию Антония, я приказала очистить и украсить город, чтобы приготовиться к достойному празднованию. Сердце мое болело за человека, незаслуженно обойденного вниманием у себя на родине. Антоний – истинный сын Рима, а они выбросили его. Ну что ж, наступит день, когда римляне окажут ему радушный прием. Они будут клясться в