В шкаф. Там платья, плащи, много белья. Внизу есть место, внизу лежит старое одеяло и покрывало сверху. Она сейчас сядет в шкаф, чтобы не слышать этого звука. Села, но дверь не закрывается. Накинула на ключ снаружи мамин пояс от плаща и потянула на себя. Тише. Стало тише. Ее найдут, конечно, в шкафу и всё равно убьют. Но сейчас здесь хотя бы тише.

Василиса! Ну что еще? Василиса скребется. Заходит. Да не дергай ты пояс. Сорвался. Снова надо накидывать. Мурлычет. Помурлыкай, ну еще чуть-чуть, ну пожалуйста. Чтобы ничего не слышать, ничего-ничего. Как Крошечка-Хаврошечка залезала корове в ухо, так пусть Василиса к ней залезет и мурлычет внутри головы. Всегда, всю жизнь, потому что теперь-то Саша никогда-никогда не забудет этого звука, он везде с ней будет. Эээ, мурлыкай давай! Или «мурлычь»? Куда пошла? Василиса, стой! Иди на балкон, открой дверь. Ты же умеешь. Там одна дверь распахнута, на второй шпингалет спущен. Василиса весит семь килограммов, ее на выставке взвешивали. Пускай идет на балкон. Иди, зови Лорда! Зови, пусть вышибет дверь и бежит к Саше. Пусть сидит под Сашиной дверью. Ну давай, что ты сидишь у шкафа? Иди, зови! Им же рассказывали недавно на уроке про навыки межвидового общения. Ну так иди позови! Дура! Дура же, пошла кресло драть!

Этот звук. Лесобаза лезет в уши, выкручивает изнутри голову. Все думают, что на Лесобазе самое страшное – когда пьяные дерутся, когда слышно, как кому-то вышибают дверь, или когда стреляют. Нет, самое страшное – это тишина. Если тихо, значит, тебя никто не услышит. Ее, Сашу, никто не услышит. Сейчас ее придут убивать те милиционеры в шинелях, а никто не услышит. Невозможно. Аньку приходили убивать. Она наконец поняла! Это ее хотели убить. Они не знали, что Анька в больнице. И Аньку увезли в Казахстан. Уже, наверное, в Казахстане, она же смотрела много раз по карте – это совсем рядом. А Саша здесь, и ее прямо сейчас убьют. Господи, есть хоть кто? Выскочила, побежала в туалет.

– Танька! Танька, ты дома? Дядя Толя!

Тетю Олю не звала: если ярмарка, она тоже на работе. С мамой.

– Дядя Толя! Да Танька же!!!

Тишина. Оттуда, из их комнаты, льется такая же жуткая тишина, там тоже никого нет, и там никто не услышит. Надо затаиться. Пусть думают, что она не домой пошла. Спрячется под кроватью, в коробке от пылесоса. Они ворвутся, всё перевернут, а ее не станут искать – решат, что она не дома. В библиотеке, например. Но у нее замок изнутри закрыт. Надо ключ вынуть. И обувь спрятать. И куртку. Да, вот так, всё убрала: и ранец, и куртку, и сапоги. Всё – под кровать, за коробку. И даже лужицу от сапог вытерла, чтобы не догадались. Надо в коробку теперь. Она пряталась раньше в коробку. Господи, когда это было? Даже ноги теперь не лезут!

В сундук! На балконе стоят сундуки с бабушкиными тряпками! Ткани всякие на шитье. Красивые, стопочками. Надо ткани вытащить, убрать, чтобы не было видно, а самой в сундук залезть. В сундуках она тоже пряталась, правда, давно, но тогда верхний сундук был ей велик. Не в марте, конечно. В марте холодно. Но она оденется. Шубу наденет. Шапку меховую, валенки. Всё наверху в шкафу, уже убрано. Всё достала. Тяжелая шуба. Зато и варежки в ней вдернуты. И мохеровые штаны тоже тут. Всё надела, пошла на балкон. У них есть старый железный совок с изогнутой, как у кочерги, ручкой, ею осторожно прикрыла первую дверь, закрыла вторую. Всё вытащила из сундука, сложила за ним. Посмотрела со стороны – не видно свертков. На крышке сундука, изнутри, есть такие выступы, как ручки, будто специально сделаны, чтобы прятаться внутри и закрывать за собой крышку. Легла в сундук. Чуть подогнула ноги и голову – влезла! И крышка закрылась. Только страшно. И очень душно. И тишина эта… Нет, так она задохнется. Надо крышку приоткрыть. Как полезут на балкон, она ведь услышит и сразу крышку захлопнет. Даже если дернут, не откроют – она изнутри будет держать. Да, она всё продумала – теперь ее не убьют.

Опять эта тишина… Лесобаза гудит тишиной, будто первая мошкара. Это ее звук. Мошкара бывает только летом, а Лесобаза гудит всегда. У нее воздух гудит. Нет, Саша сойдет с ума. Жжжж… жжжж… Тишина бьет прямо в голову. У Лесобазы свой звук. Своя тишина, по которой ее ни с чем никогда не спутать. Знойный гул. Так гудит в жару воздух. Саша может тысячу раз проснуться в разных местах и тысячу раз с закрытыми глазами точно скажет, Лесобаза это или нет. Тысячу раз… А проснется ли она еще тысячу раз? Это ведь три года. Через тысячу раз она должна быть в восьмом классе. Не доживет… Ну хоть бы зашумел кто. Хоть бы пьяный какой по коридору пошел. Или песни поорали. Что-то на балконе через стенку шоркнуло:

– Танька? Ты че там делаешь? Танька?

Снова тихо. Это кот Кузька, наверное. Забыли его на балконе. Или забыли дверь закрыть. Выстынет всё к вечеру.

– Кузя? Кузя, это ты? Кс-кс-кс… Кузя?

За стенкой теперь тихо. Зато Василиса скребется на балкон. Еще чуть-чуть – и она откроет дверь. Ну дрянь! Вот, петли скрипнули – одну уже открыла. Они ворвутся и сразу поймут, где Саша. Надо Василису в туалете закрыть, а то возьмешь ее на балкон – она станет проситься обратно. Только сначала послушать. Тихо.

– Ну, кс, кс. А ну, иди сюда!

Убегает, паразитка.

– Василиса, Василиса… Иди сюда, кому говорю. На рыбку! В холодильнике тебе рыбка сварена в ковшике. На целый ковш! Кс-кс-кс!

Наконец кошка заскочила в туалет. Ой, сама пописать забыла. Василиса еще долго будет есть. Саша открыла дверь и пристроилась с краю на унитаз. Писала и слушала, не идет ли кто. Никого. И у Таньки никого. Нет, слышно… Это Кузя. Горшок заскребает. Василиса тоже услышала, подошла к щели в стене, мыркнула что-то Кузе. Оно и понятно, он ведь муж ее.

– А ну тут сиди! Сиди, кому говорю? Рыбу ешь!

Саша закрыла ее на шпингалет. Сейчас будет тихо. Так тихо, что хоть голову себе расплющь, лишь бы никогда больше не слышать этой тишины. Надо музыку включить. Ну и что, что услышат? Решат, что забыли выключить. А кассета-то, поди, так в ранце и лежит.