Ой, нет, вставлена. Вот прямо та самая, прозрачная с голубой полоской. Слушали без нее, что ли? Пока она лежала с температурой, они слушали? Да нет, это мама тогда, наверное, по ошибке к вечеру не ту кассету положила. Саша включит сейчас. Пусть уже будет, что будет, лишь бы не слышать этой тишины. Тишина выскребает из нее нутро ложкой. Нажала – и на балкон. Ой, это перемотка. И звук не прибавила. Надо на всю громкость, чтобы в сундуке слышно было. Один рывок, один поворот колесика, одно нажатие и – бегом на балкон. Дверь не будет закрывать.

…Да, это верно, но подумай сама:

Сегодня вторник, значит, он – это я,

И я тебе звоню – position number two…

Хорошо слышно. Если закроет, не услышит ничего. Они же тогда поймут? А она марлю в раме вырвет. Пусть думают, что Саша выбросилась с балкона.

…Я так устал, так устал, я хочу отдохнуть

И я звоню, говорю, как давно я тебя не видел…

Зайдут, увидят, что балкон открыт… или лоджия… Они побегут сюда, заметят вырванную марлю и кнопки от марли на полу и решат, что она выпрыгнула.

…Ты расскажи мне, как ты жила, что ты творила без меня.

Милая моя, где ты? Милая моя, где ты?

И в сундуке хорошо слышно. Мама же пораньше обещала? Она, конечно, сначала в школу зайдет. Но всё равно раньше вернется. Саша не успеет замерзнуть. В шубе же и в штанах. И в валенках. Она здесь будет лежать. Она всех обманет. Пусть они придут и подумают, что она умерла. У нее тут как гроб. Настоящий гроб.

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Она не будет умирать, она в этом гробу их всех переждет. И еще их всех переживет. Хотя зачем? Зачем жить-то еще? Аньки нет. И сил теперь жить нет. Если бы ее в этом сундуке перенесли куда-нибудь… да хоть куда. Лучше, конечно, куда-нибудь в Москву, но можно и на Холодильную. Или хотя бы на ММС. Вот бы она открыла крышку, а уже нет Лесобазы. И чтобы тишины этой в ушах никогда не слышать. Но так не получится. Поздно. И не надо в этом сундуке сидеть. Надо выйти, и пусть убьют. Нет, даже не пусть! Она сама! Всего-то и нужно один раз посмотреть вниз, зажмуриться и перелезть через окно. Только надо шубу с шапкой снять. А то Саша слышала про чью-то маму, которую по голове вечером трубой ударили, а ей – хоть бы хны, потому что она в чернобурке была. Нет уж, прыгнет – и всё. И не так, чтобы остаться потом живой. Сразу надо. Вниз головой. И слёз даже нет. Встать, выйти, раздеться и прыгнуть. Ну потому что нет больше впереди ничего. Ничего нет!

Да, это верно, но подумай сама:

Сегодня вторник, значит, он – это я…

По кругу пошел.

– Ты дома? Я же слышу – ты дома. Саша. Сашенька! Саша, открой! Я же знаю. Мне из школы позвонили. Сашенька, я же знаю.

За дверью грохотала музыка.

…Я так устал, так устал, я хочу отдохнуть,

И я звоню, говорю, как давно я тебя не видел.

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?..

Господи, это что еще за мудак? Что она слушает? Кто купил? Я купила?

– Саша, что там у тебя?

Лариса толкнула с силой дверь. И еще. Ключ не поворачивается. Изнутри закрылась. Один замок только из квартиры закрывается, средний, и хоть вынь оттуда ключ, не откроешь.

– Да открой же!

Она села на пол.

Милая моя, где ты? Милая моя, где ты?

Позишыннабэрту – говоришь: не дам…

– Тц-ц-ц! – она поцокала языком. – Тц-ц-ц! Иди сюда! Как тебя будут звать?

По коридору бежал пухлый пушистый щенок. Он вылез из холщовой сумки, в которую бабка с угла на Ямской его завернула. Бабка продавала щенков за символическую десятку – «на счастье в новом доме». Лариса взяла.

– Иди сюда! Давай, полай! Давай, пусть она слышит! Саша! Выключи хоть музыку. Ну послушай ты. Саша! Ну Сашенька. Я ведь так тебя люблю. Я ведь всё для тебя. Да жила бы я в этом аду, если бы не тебя поднимать? Да сдохла бы я давно, ради чего мне было всё эти бочки таскать? Надсадилась, миома матки, опущение почек, сердце болит. Доченька, ты там? Доченька?

И я звоню, говорю, как давно я тебя не видел,

Ты расскажи мне, где ты была,

Ты расскажи мне, как ты жила, что ты творила без меня…

Лариса встала на коленки и снова заколотила в дверь:

– Да я же всё ради тебя. Я же вижу, как тебе здесь страшно. И рожи эти косорылые. Тебе же учиться надо, доченька, ты же самая у меня умная. Я же ползарплаты заняла, чтобы тебя на английский в школе записали, а не на французский, потому что на английский-то все хотят, а у тебя ни папы, никого, хоть самая умненькая, а вышвырнули сразу. Я по всем подружкам бегала, деньги собирала… Ты там?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Милая моя, где ты?

Лариса прислонилась к замочной скважине. Щенок молчал. Она потянула его за ухо, чтобы он запищал.

– Я тебе щенка купила. Сюрприз к новоселью. Бело-черного. Ты слышишь? Слышишь?

Ничего не видно, но пошел изнутри, из квартиры, легкий холодок. Весенний сквозняк. Да у нее же всё настежь открыто!

– Сашенька! Доченька!

Она побежала по соседям. Щенок свалился на пол и наконец взвизгнул.

– Танька! Танька, ты дома? Открой, дай отцовские инструменты.

Танька молчит. Отец в больнице, мать с ним. Девчонка затаилась.

– Таня! Кто-нибудь! Кто-нибудь! Доченька, открой!

Никого нет. Одна дверь, вторая, третья. Кто тут живет вообще, неизвестно. Никто не открывает. Танька точно дома.

– Доченька! Доченька, ты там? Я же зачем без тебя? Доченька! Открой…

За