ноги челядь, попросил Антосе передать настоятелю Бакшису завтра утром поклон и рассказать, какой подвиг совершил Тамошюс Пурошюс, охраняя имущество своего пастыря. Самое время теперь подумать о другом звонаре. Лучшей кандидатуры, чем Пурошюс, днем с огнем не найти, если, конечно, сам Пурошюс согласится, потому что новый начальник участка, хоть тресни, хочет сделать его волостным старшиной. Посоветуйте, ради бога, стоит ли соблазняться перспективой мирской карьеры, когда сердце с годами все больше клонится к богу? Все суета сует в сей юдоли плачевной. Все суета, лишь церковь свята — так ему сегодня во сне сказал покойный Болесловас Мешкяле, умоляя бежать к колокольне... Барышня Антосе, свершилось чудо. Огромное чудо, какого не знал кукучяйский приход. Посоветуйте завтра утром канонику отслужить молебен за упокой души бывшего начальника полиции. Пора уже им помириться. Сам господь дал знак, призвав для этой благородной цели посредником Тамошюса Пурошюса. Может, по его высочайшей воле Тамошюс Пурошюс на склоне лет даже станет звонарем? Ведь колокольня ближе всего к костелу. Что вы скажете, уважаемая? Как бы вы разъяснили сей пророческий сон? Что ты думаешь, господин Адольфас?

— Ты пьян, Тамошюс! — очухавшись, крикнул Адольфас.

— Чем сам пахнешь, тем другого мажешь! — хихикнул Пурошюс и на всякий случай дунул в нос барышне Антосе. — Эх, Адольфас! Я пока с рождественским объездом не катаюсь. Меня крестьяне покамест задаром не угощают. А из своего кармана пить не могу. Совесть не позволяет. Ребенка имею. Хорошо тебе, холостяку! Хорошо сыночку твоей любимой Аспазии Алексюсу Тарулису, который может посреди ночи чужое добро разбазаривать!..

И говорил, говорил Пурошюс все громче и злее, пока в дверях не появился настоятель в халате. Тогда бросился Тамошюс к нему, руку поцеловал и отбарабанил все сначала, еще больше приукрасив свой выдуманный сон, и еще сильнее веря в собственную выдумку.

— Пурошюс, мне жалко твоего языка, — не выдержал Адольфас. — Не старайся. Не удастся тебе обозвать вором честного человека, когда сам ты последний вор. То же самое тебе скажет и святой отец.

— То же самое, Адольфас, то же самое!.. Как ты смеешь посреди ночи честным людям спать не давать? Я прикажу позвать полицию!

— Да простит вас господь, — сказал Пурошюс, густо покраснев. — Я уж как-нибудь проглочу это оскорбление. Я умен и знаю из проповедей ксендза-настоятеля, что во всем мире лишь его святейшество безгрешен... Хотя фельдшер Аукштуолис, как вам известно, придерживался совершенно противоположного мнения и даже посмел нашего папу римского называть приятелем Люцифера, когда мы под вашим руководством молились за генерала Франко и, слава богу, вымолили для него недурной результат, как сказал бы Умник Йонас... Ха-ха!.. Косовица теперь там, говорят... Головы с плеч рубит генерал Франко всем, кто против Рима шел... Так им и надо, прислужникам красной сатаны! Хорошо и вы, святой отец, поступили, с помощью господина Флорийонаса, полицейского генерала нашей волости, устранив из своего прихода фельдшера. Пускай повеселит он своими ересями утянских большевиков в четырех стенах. Пускай они у него поучатся. Почему морщитссь, ксендз-настоятель? Может, Пурошюс ошибается? Может, плюнете ему, Иуде, вору и вруну, прямо в лицо?

— Вон, бестия! — просипел Бакшис.

— Вот так-так! Верно сказано в священном писании: «Глубоко укрой ум свой и сердце в теле своем, дабы не схлопотал твердым камнем по лбу». Что ж! Мы все тут привыкли за добро худом платить. Но от вас, святой отец, такой неблагодарности я не ждал, откровенно говоря... Спасибо за урок. Верно поговаривал мой дедушка, вечный ему упокой: «Рождаешься голым дураком, живешь, учишься, к мудрости, сытости да богатству стремишься ценою крови, а умирать опять приходится нищим и дураком»... Так на что же нам жизнь дана, ксендз-настоятель? Для того ли, чтобы обижать и резать друг друга во имя господне или его святейшества? Почему, говори, мне, простому человечку, воровать и убивать — смертный грех, а генерал Франко или Адольф Гитлер по крови людской вброд гуляют да чужое добро пожирают с благословения своих ксендзов-настоятелей? Почему, скажи, им папа Пий своим пальчиком не грозит? А?

— Гоните его в шею! Пропойцу!

Будто рысь прыгнул Пурошюс к Бакшису и дунул ему под нос. Яростно закричал:

— Давай, если имеешь! Давай святого винца! Выпью! Может, дух святой обрету, твои белые ноги облобызаю и мудрость нашего господа бога, всемогущего творца, пойму? Может, попрошу тебя в пьяном виде, чтоб ты мою исповедь выслушал?

— Адольфас!

— Не желаешь свою заблудшую овечку спасать, пастырь? Тогда на тебе! На! Вот какой ты от меня исповеди дождешься рождественской! — крикнул Пурошюс, сунув под нос настоятелю два кукиша. — Будь счастлив и богат. Я пойду встречать своего генерала Флорийонаса Заранку. Да будет воля его. Буду я волостным старшиной, если слуга божий не позволяет мне позор родителей смыть и истинного вора Алексюса Тарулиса, как сына родного, защищает. Слава тебе, ксендзу-настоятелю, среди воров и темных людишек! Флорийонас Заранка в тебе разочаруется. Вряд ли захочет больше к вам заходить?

Увы, увы. Флорийонас Заранка был уже тут как тут. Он вырос в дверях багровый с мороза, со сверкающими глазами, словно ангел перед господом... Козырнув, начал торжественно отдавать рапорт настоятелю Бакшису, пуская пар и кряхтя, глядя только на него одного.

Пурошюс от волнения поначалу не слышал слов Заранки. По правде говоря, он попросту любовался, как вытягивается лицо у настоятеля Бакшиса... Распарившись, словно сам охаживал веником в баньке его святую спину, про себя шептал: «Ух ты, ух ты... На... На! Так тебе и надо, старый поп, ревнитель веры, за неверие к человеку...» Но потом у самого Пурошюса в голове прояснилось, и он, слушая бессвязный рапорт Заранки, стал понимать, что жестоко ошибся... Что не в воровстве дело! Нет! Господи ты боже мой! В кукучяйской колокольне обнаружена коммунистическая литература. Целый мешок, который таурагнайский еврей, зять Альтмана Гирш пытался увезти в более безопасное место, но благодаря бдительности и рвению начальника участка... Вы уж простите, настоятель, за грубое слово, этот крючконосый большевик уже ползает в кутузке на брюхе, а ваш слуга Алексюс Тарулис в богадельне кряхтит в руках Анастазаса и Микаса с Фрикасом. Ни тот, ни другой пока не желают признаться, что работали рука об руку. Представьте себе, Гирш твердит, что на молетайском базаре незнакомый человек нанял его, чтобы он отвез этот мешок к Рубикяйскому лесу и у