— Еще новость!

— А как же?! Выгнал меня из казенной службы, чтобы я приобрел доверие среди населения, обещал через ксендза викария устроить меня звонарем у настоятеля Бакшиса, и нате!.. Смеется теперь господин Юлийонас у трона господня, что его братец Тамошюса Пурошюса, ставшего безработным, считает вором и убийцей.

— В нашем деле каждый допрашиваемый подозрителен, господин Пурошюс.

— Каждый подозрителен, но не каждый за хвост пойман. Еще не родился такой человек, господин Заранка, который бы Тамошюса Пурошюса объегорил.

— Я вижу, вам ума не занимать.

— Мне от этого не легче.

— А если бы я попробовал сдержать обещание своего брата Юлийонаса? Была бы надежда снова завоевать ваше доверие и получить помощь в работе?

— А почему бы нет? Возлюби ближнего своего, как самого себя. Рука руку моет, господин начальник.

— Очень хорошо, господин Пурошюс. Поэтому просим вас не дремать. Я сделаю все, что смогу.

— Там видно будет. Спокойной ночи.

— Я серьезно, господин Пуропиюс.

— И я не шучу, господин Флорийонас. Если в звонари просунуть не удастся, протолкните в ризничие. Мне на мистрантуру наплевать. За одну ночь вызубрю эту латынь. Запомните, Тамошюс Пурошюс мастер на все руки.

Несколько дней Пурошюс смаковал эту беседу и на всякий случай стал каждое утро бегать в костел, махал четками и бил себя в грудь громче всех, да вздыхал, когда настоятель Бакшис поворачивался к молящимся с „dominus vobiscum“. А вдруг господь отчебучит чудо? Спасет от безработицы и голода сына своего Пурошюса, который спас мир от двух кровавых заговорщиков? И попутал же его черт поддаться настроениям босяков! Дожидаясь прихода большевиков, разбазарил серебряники Блажиса, как последний дурак, оставив под порожком хлева лишь неприкосновенный запас на аккордеон для Габриса. Виктория в глаза ему не смотрит... Может, подозревает? Или простить не может, что он частенько выпивает? Ведь не объяснишь ей, как тяжело Тамошюсу бывает на трезвую голову, какие сны его мучают, какие жуткие мысли посещают, когда он остается один... И не только один. Вот, скажем, настоятель Бакшис служит перед алтарем, с блаженной улыбкой лижет винцо, все еще опомниться не может от радости, что дождался родной дочери после всех этих переживаний, болезней, а сердце Пурошюса так и разрывается. Так и хочется крикнуть на весь костел: «Эй ты, старый козел! Благодари не бога, меня благодари за свое счастье!..» Интересно, какое покаяние ты назначил бы Пурошюсу, если бы он, вдруг сойдя с ума, признался тебе на исповеди в своем смертном грехе да дохнул луком в окошко исповедальни? Сколько раз «Ангел господень», сколько — «Отче наш»? А может, крестом посреди костела уложил бы? Ладно. Пурошюс уже лежит. Прости его, пригрей под своим крылышком, назначь его церковным слугой нижайшего ранга. Послушайся Флорийонаса Заранку. Алексюс Тарулис не пропадет. Он молод, силен. Пускай едет в Ригу работу поискать. А его мамаша Аспазия пускай выходит замуж за Адольфаса и наймется девкой — кормить свиней настоятеля...

Но настоятель Бакшис был глух ко вздохам Пурошюса и слеп к его самобичеванию. В твоих глазах, Бакшис, Пурошюс прослыл вором еще до своего рождения, со времен молодости своего отца. Ничего не поделаешь!.. Такова коммерция инерции, как выражается Умник Йонас. А тут, как на грех, самый разгар рождественского объезда. Каждый вечер по четверо груженных доверху саней подъезжают к дому настоятеля. Радуются крестьяне, что господь выслушал молитвы Бакшиса и отвел призрак большевистских колхозов. Никогда еще рождественский объезд не приносил столько добра. Не умещается зерно в амбарах настоятеля. Горы ячменя да гороха уже ссыпаны во всех четырех углах колокольни. Хоть по несколько мешков черпай из каждого угла, даже заметно не будет. Пурошюс видит тебя насквозь, ксендз-настоятель!..

Так и пришла мечта к старому вору, пока он лежал крестом посреди костела, — еще раз попытать счастья. Ах господи, ведь не первый раз ему на колокольню лезть! Еще в детстве Пурошюс наведывался туда во время пасхальных сборов.

Поэтому починил Пурошюс санки Габриса, отыскал подходящий ключ, залатал мешок и стал молить бога ниспослать такую погоду, чтоб ни Алексюсу, ни Нерону не хотелось совать нос на двор...

Долетела молитва Пурошюса до господа бога. Смешал всевышний небо и землю, вспомнив об озорном детстве Тамошюса...

Когда Пурошюс в ту роковую ночь, убаюкав Габриса, прокрался на двор, ему даже идти не пришлось. Ветер схватил за шиворот и сам отнес к костелу. Калитка была открыта и приперта огромным сугробом.

Хотел было перекреститься Пурошюс, но порыв ветра принес лошадиное фырканье. Прильнув к каменной ограде, он решил переждать опасность. А когда высунул голову, чтобы оглядеться, бежать было поздно. Двое мужчин брели от богадельни к костелу. Пурошюс притаился под липой и застыл... Лязгнул ключ, заскрипела дверь колокольни. Несколько минут превратились в часы. Двое мужчин вынесли мешочек зерна, будто двое волков одну овцу выволокли, и Пурошюс тут же узнал первого из них. Это был Алексюс. Второй — в длинной сермяге с поднятым воротником... Черт его знает. Незнакомый вроде. Оба торопливо пробежали к калитке, швырнули мешочек на сани, забросали сеном. Незнакомец повалился на спину и перетянул лошадь кнутом. Алексюс махнул ему рукой, огляделся и, как ни в чем не бывало, зашагал к богадельне.

Вот это да! Тамошюс Пурошюс, как дитя малое, трясется возле ограды, не украв еще ни зернышка, а любимец настоятеля его имущество разбазаривает. Ну погоди, сейчас Пурошюс предстанет перед кукучяйским приходом в истинном своем обличье. Господи боже, ты же видишь, что сын твой больше не желает быть вором. Он чешет во все лопатки, волоча за собой санки Габриса, к участку. Пускай этому брату дурачку Юлийонаса повезет на службе с первых же шагов. Растолкал господина Флорийонаса, помог обуться, одеться, торопил как маленького, и, усадив на полицейскую кобылу, бежал, уцепившись за стремя, до дома Тринкунаса, пока не объяснил всаднику, куда скакать... После этого разбудил Анастазаса, выгнал тоже верхом на Таурагнайскую дорогу на подмогу новому начальнику, Микаса и Фрикаса выбросил из постели, да сам, прибежав обратно к богадельне, повалился в сугроб. Он захмелел от открывшихся перед ним возможностей. Все еще лежа в сугробе, увидел, что метель затихла, что в вышине сверкают звезды, а самая яркая, повисшая над хлевами настоятеля, как путеводная звезда над Вифлеемом, подмигивает с хитрецой... Она, озорница, и соблазнила Пурошюса. Вошел в настоятелев дом, поднял на