Действительно, за год до этого мать и отец приехали ко мне на родительский день. Два месяца мы готовились к этому событию. По утрам репетировали нудный танец с атласными лентами и обручем, готовили выставку рисунков, разучивали песни под баян. Наконец наступил день, ожидаемый почти с самого приезда. Нас одели во все чистое и праздничное, и за завтраком уже чувствовалось какое-то истеричное веселье. А после завтрака к некоторым уже приехали. Для остальных показывали кукольный театр про хитрую лису и петушка.

«Петушок, золотой гребешок, – мяукала лиса, – красная головушка, шелкова бородушка, выгляни в окошко, дам тебе горошка!»

«Не выглядывай! – вопили дети. – Под окном лиса!»

Глупая детвора, – подумала я. – Они не знают, что там, за занавеской, – всего лишь актеры.

Как-то раз отец привел меня в кукольный театр. Живые куклы ходили там по сцене средь бела дня! Ну наконец-то мне удалось увидеть их тайную жизнь, и после спектакля я вместе со всеми стала протискиваться к гардеробу, чтобы поскорей рассказать об увиденном сестре.

«Подожди, – вытащил меня за руку из очереди отец, – пойдем».

Сцена опустела, лампы светили неярко на пустой партер красных плюшевых кресел. Я залезла за отцом по лесенке на сцену, и мы вошли в маленькую дверь. Оказывается, за сценой была еще одна комната. Мужчина, одетый в облегающий черный костюм, ждал нас у порога.

Хочу ли я посмотреть на кукол! Что за вопрос? Взрослые всегда либо не слышали нас, либо заискивали перед нами. Я только кивнула от восторга.

Еще за одной дверью, в комнате со множеством шкафов, замершие, стояли куклы. Другие, с меня ростом, с отходящими от рук, ног и головы веревками, лежали на столах.

«Смотри», – и человек взял одну из них.

О, да это же был герой только что происшедшего на сцене, только неживой!

Человек стал дергать за веревки, и у куклы задвигались руки и голова. Она стала поворачиваться, а потом заговорила знакомым голосом. Но когда человек положил ее на место, она снова стала мертвой. Вот, оказывается, что. Куклами управляли люди. Театр был самый настоящий обман.

Так что теперь, хоть история про петушка от нечего делать и занимала меня, я не стала помогать ему криками.

Время шло к обеду. Наконец, оглянувшись, я увидела, как по дорожке, среди кустов бузины, идут мои отец и мать. Как и все дети, я бросилась к ним навстречу, и, как всех детей, меня обняли и подбросили в воздух. Потом начиналось более сложное. Вопросы и ответы. Их вопросы и мои ответы. «Нет» и «да» – были самыми легкими, но и самыми подходящими.

В этот день не было тихого часа, и вместо того, чтобы воспользоваться разрешением и пойти гулять за территорию, где жили свободные дети, или хотя бы качаться на качелях, пока не надоест, родители решили, что они прочтут мне одну книгу.

Эта история была про мальчика, у которого как раз родителей не было, он был нищим, а потом в городе началось восстание, и он помогал людям таскать заградительные мешки. Мальчик был веселым и задорным, все у него получалось быстро, и все его любили. Рассказ мне нравился. Отец читал с выражением, когда-то он мечтал стать актером и даже занимался в какой-то студии, так что все можно было представить. Мы сидели на скамье за врытым в землю, покрытым яркой голубой масляной краской столом. Постепенно голос отца становился все более воодушевленным, а паузы – длиннее. Там, в этом городе, события развивались не лучшим образом. Я уже полюбила этого мальчика и почувствовала, что ничего хорошего ожидать не приходится. Я положила голову на руки, и так меня и застали последние страницы, где в милого мальчика стреляли и потом он погиб. Очередная пакостная история. Она никак, никак не могла быть правдивой! В столе были широкие щели, и вода из моих глаз падала через них в траву и на сандалии в дырочках, откуда сияло белое праздничных носков. Мне очень хотелось, чтобы хотя бы одна слезина угодила в дырочку, но носки так и остались сухими. Когда чтение было окончено, я, не отрывая лица от рук на столе, громко расхохоталась.

– Видишь, – сказала мать, – я ж тебе говорила, слишком рано ей читать такие книги, она ничего не поняла.

– Да нет, она плачет, – возразил ей отец.

– Да нет же, смеется, – настаивала мать.

– Ты плачешь? – И они вдвоем, с обеих сторон, попытались оторвать мою голову от рук.

– Я?! Вовсе нет, – глухо ответила я снизу и поддержала свои слова новым взрывом смеха.

Вечер захватил нас врасплох. Закончился день без правил, мы снова осиротели, и уже непонятно было, чего еще ждать. Той июльской ночью плакала не только я, и черный хлеб, который отрезáла нам добрая нянечка, посыпая толстые ломти крупной солью и поливая терпким домашним подсолнечным маслом, был для нас как остановка на бивуаке после кровопролитного сражения.

Все это было за год до того, как заведующая произнесла невнятное: странно, мол, в прошлом году они так любили друг друга, твоя мама была так счастлива, а теперь… Она сказала эту фразу, которую ей не стоило бы произносить, и с загадочным видом уставилась в море.

На этот родительский день мать приехала одна. Она ничего мне не привезла, так что уже на полднике я чувствовала себя неловко, когда воспитательница делила на всех то, что притащили чужие родители, хотя мне казалось совершенно правильным, что мне лично не доставили тонны бесконечных тянучек ирис кис-кис, конфет снежок и тем более вишен и черешен. У нас не было денег, вот и все.

После обеда мы пошли гулять, и почему-то не вдвоем, а с Ташкой и с ее отцом. Это она придумала дурацкое соревнование, кто дальше прыгнет. Пампушка, слишком умненькая для своих подруг – сюсюкающих блондинок в белых туфельках, с миллионом заколок повсюду, – наконец-то она оказалась в компании нормального, как она, человека и не должна была подделываться. Но вместо того чтоб очнуться, наконец, от своих заблуждений, она вела себя надменно. Однако, на мой взгляд, ей нечем было гордиться. Начиная уже с того, что она ходила в полосатых красных трусах, из которых выступал совершенно белый живот, у нее были короткие волосы и старый папа, похожий на дедушку, да еще и без одной руки, которую он тоже потерял на войне, как мой давний друг Гриша-Капитан – ногу. Жаль, что Гриша Капитан остался у Черного моря и не мог приехать в этот день ко мне. Я ненавидела эту войну, которая отнимала у людей ноги и руки. Ташкин папа был чем-то похож на моего друга и, хоть и не был таким красивым, как мой, все же мне очень нравился, потому что был смешным и добрым, хотя почему-то и решил выбрать Ташку, а не меня. Может быть, он просто ошибся, но, тем не менее, у них были прекрасные отношения.

И все-таки что-то подсказывало мне, что с ней можно было бы поговорить. Конечно, не показывать ей секретик, закопанный в малиннике: внизу – фантик от конфеты трюфель, а сверху – лепесток от анютиных глазок, прижатый стеклышком, но только поговорить о том о сем, как, мол, жизнь. Или, может быть, секретик можно было бы и показать, но, конечно, не рассказывать ей о чуде превращения куклы Оли и не говорить ничего о пространстве, которое могло родиться из моей головы, и, уж конечно, ни словом не обмолвиться о существовании другой Оли – девочки, решающейся на то, на что мне не всегда было легко решиться.