В праздники танцевали под ВИА на танцплощадке. Шатались в такт на октябрятском расстоянии. С завистью подсматривали за теми, кто был постарше и приближался друг к другу на пионерском, с замиранием – на тех, между кем никакого расстояния вообще не было. Его отсутствие называлось комсомольским. «Ведь просто же обжимание», – ахала мать, таща домой за руку Олю и гневно оборачиваясь на двигающего бедрами Олега. И тут отец ей не перечил.

Будущие и новоиспеченные пионеры топтались в пыли под голос, который кричал и сдерживал рыдания из-за горя потерявшего любимую лебедя, покачивались под щемящего, выпадающего обычно на белый танец «Крестного отца», подпрыгивали под «Воздушную кукурузу» из «Ну, погоди!» и Спортлото.

Когда подросли, стали собираться на пятячок на окраине улицы и уже с настоящим кассетником бесились под Распутина Бони ЭМ, целовались итэдэ под Джо Дассена, Моранди и Челентано.

Все три расстояния Оля прошла с Петькой, который постепенно стал здоровенным, с соломенными волосами и лазурными круглыми глазами Петром.

«Никакого оргазма у женщин не бывает, мы это делаем из жалости», – сказала как-то раз Танька, которая перепихалась со всем классом. Даже самый отпетый мальчишка не решился бы выудить изо рта такое словцо, как оргазм. Все-таки в Таньке было что-то особенное. Как и все порядочные, Оля ее чуралась, но однажды, пройдя в очередной раз через ров, решила, что кордон из чистых и правильных дев против одной нечистой – слишком скучен, и пристроилась из принципа ненадолго побыть рядом. Даже вытравить ее ребеночка в парилке после трех литров выпитой Татьяной растертой петрушки и бутылки водки они пытались вместе, пока одна умелая фельдшерица тайно не вытащила его из Таньки в обмен на курицу, которую та стащила из дому, сказав, что ее сожрал пес. Всхлипывая, прозрачнолицая Танька вспоминала, что видела и других эмбриончиков, их бросали в полный крови и мяса эмалированный таз, а потом, наверное, отдавали собакам. Конечно, ей было уже не до того, когда Оля пришла к ней с открытием, что и у женщин ну если не прям оргазм, то что-то в этом роде все же бывает. «Открывается какое-то новое миропознание», – пыталась объяснить хотя бы самой себе Оля то, что произошло, чтобы потом втолковать и Таньке. Но Танька однажды не вернулась домой, и Оля так и осталась с этими тайнами в одиночку с Петром. Они делились ими несколько лет, но, увы, как бы ей ни хотелось, поделиться с ним своей новой тайной она пока не могла. Тайне было уже полтора месяца, и вместо Петра ее участником оказался совершенно другой человек.

Когда Оля воображала предстоящий разговор с родными, она все предсказала заранее. Мать действительно разрыдалась, отец сделал вид, что хотел дать ей тумака, она сделала вид, что уворачивается. Вот только реакцию Олежки она совсем не угадала. Она прекрасно знала своего брата, но, несмотря на его ночные крики и в последнее время подавленный вид родителей, не могла понять, что от него осталось уже не так и много.

В ту ночь Оля проснулась от холода. Убывающей луны почти не было видно, но темноту прорезывали светлые, почти белые, как и у нее, глаза. Притворяясь, что спит, она следила за его фигурой сквозь ресницы. Выжидала, когда уйдет. Но он не уходил, и Оля села в кровати:

– Ты чего?

– Я знал, что ты не спала.

Молчание длилось и длилось. Белая майка и глаза брата саднили ночь. У него всегда было сильное тело, а после Афгана мускулы на ляжках и руках раздулись, плечи стали исполинскими. Постепенно Оля привыкла к темноте. В самом деле, перед ней стоял настоящий русский богатырь, но почему-то ей было не по себе. В былинах богатыри освобождали своих сестер из татарского плена, но порой случалось им, не знающим о своем родстве с девушкой, начать шуточки с ней шутить или по белым грудям ее утрепывать, а иногда прям к бесчестью и к гибели все приводить. Надо было поскорее поддержать разговор.

«Да, не спала, Олежек, тебя ждала поговорить, ну что, ты рад? Будет у тебя племянник или племянница, такой маленький-маленький, вот такусенький». Или: «Нет, я спала, но хорошо, что ты пришел, расскажи скорей, что да как, работа в милиции, а, да, ты ушел, точно, уволили, и пока не нашел другую, да, понимаю, они все гады, но все утрясется, Олежек, увидишь, война кончилась, братик, кончилась».

– Чучмечек мы выебывали прямо до темечка, – сказал тихо Олежек. – Теперь ты, значит, с духами якшаешься и сама стала как они. Можно ведь только – с духами или – против них. Мы их мочили, а ты у них сосешь и сюда в подоле хочешь духа принести. Не выйдет. – Богатырь подошел вплотную к кровати.

Оле трудно было понять, что к чему. То есть про чучмеков она докумекала. Кто не знает в нашей стране про чучмеков? Ее избранника и будущего отца ее ребенка и правда неловко звали Алишером, хотя все его и называли Аликом. Он был обрусевшим таджиком, внуком секретаря партийной ячейки и сыном их преподавателя, неплохая партия для девушки, желающей устроить жизнь, но его черные глаза, широкие брови, гладкое тело, его поцелуи, таинство, снизошедшее на них обоих, превосходили силу любого рассуждения, и она сама иногда догадывалась о присутствии между ними духов. Странно, что Олегу они были так омерзительны.

Только теперь ее достигли волны морозящей брезгливости, идущие от взгляда брата, и она инстинктивно, прикрывшись одеялом, скакнула с кровати.

Зажегся свет, и у дверей, в майке и семейных трусах, с небольшим животиком, достающим до плеча Олега, появился отец. Почему-то под мышкой он зажал пожелтевшую Правду.

– А, опять явился, – завыл вдруг на него Олег, – духи проклятые, убить меня пришли? Ну давай. – Он толкнул отца, и из газеты на кресло выпал и встал стоймя лезвием вверх кухонный нож.

Уже давно, с год после возвращения Олега с войны, отец спал с газетой под кроватью, между страниц которой на всякий случай была припрятана защита от невменяемого сынка.

– Пап, что с ним? – крикнула Оля. – Он сошел с ума, да? Какие еще духи?

– Да это он все еще с душманами воюет, – стал подниматься на ноги отец, стараясь казаться ироничным. – Ну, давайте, ребята, по кроватям, а то мать разбудите.

– Да ты что, сруль ты, а не отец мне, прикрываешь ее, вместо того чтобы выставить к ебенематери за дверь, мои друзья жизнь свою невинную за вас угробили, лучше бы это я вместо них, чтобы смотреть теперь, как моя сестра сюда душмана притащит, чести у тебя нет, – и Олег пошел по направлению к креслу.

– Сынок, опять ведь милицией все кончится, – глухо укорил отец, отходя в сторону.

– Ну давайте, покуль менты катят сюда, может, успеем этого чучмечонка вытравить? Зачем же ты, сестричка? Я ведь твою фотографию, твою, а не невесты, с собой возил, ребятам показывал, вот моя сестрица, святая, можно сказать. Красавица наша. Потом ничего, Петьку тебе этого все простили, но эту мерзость, как ты могла?! – Он сделал несколько шагов ей навстречу. Слезы текли по его покрасневшим щекам и крыльям носа.

Все заплясало в Олином мозгу, затукало в висках, и, когда он приблизился вплотную, она оттолкнула его изо всех сил. Олег пошатнулся, вообще-то он уже и так шатался основательно, а потом просто грохнулся грудью и животом на зеленое кресло, которое мгновенно стало превращаться в серо-буро-малиновое.