Тяжелые и легкие наркотики, а также промышленные количества алкоголя и сигарет — не единственные опасности, с которыми жили дети Кита. Сассекский коттедж «Редлендс», декорации их с Миком мученичества в 1967 году, погиб при пожаре. Поскольку тревогу поднял четырехлетний Марлон, сделали вывод, что кто-то из обдолбанных родителей уснул с зажженной сигаретой, хотя Кит утверждал, что возгорание случилось из-за мыши, перегрызшей какие-то провода. В октябре он отпраздновал мягкий приговор суда за июньские находки (с него — 250 фунтов штрафа, с Аниты — год условно) вечеринкой в своем номере отеля «Лондонберри». Пока взрослые веселились, в спальне Марлона начался пожар, пришлось эвакуировать весь этаж, и отель на веки вечные занес Кита в черный список. Тот снова отрицал, будто кто-то уснул с сигаретой, и во всем винил электропроводку.

В свои четыре года Марлон уже был сторожем отцу своему — вечно караулил, не идут ли полицейские и не горит ли сигарета на покрывале. Анита была любящей матерью, но ее уход за детьми оставлял желать лучшего. Порой за Марлоном приглядывали Бьянка и Мик — и оба, разумеется, были к нему добры. Как-то раз Бьянка попыталась снять с ребенка носки и обнаружила, что они приросли к его ногам, — так долго он их носил.

Ее недруги так и не поняли, что Бьянкин образ независимой египетской кошки маскировал традиционную, даже пуританскую натуру, для которой жизнь с Миком обернулась бесконечным каталогом разочарований. Она не умела выносить непостоянства их жизни — которая из-за его налоговой ситуации превратилась в бесконечные кочевания между США, Францией, Великобританией и Ирландией, и нигде они не задерживались дольше нескольких недель. Он бегал от налогового управления, как Кит от полиции, и страшно боялся нарушить свой статус нерезидента — особенно в Великобритании, где налоговиков полагают всеведущими и вездесущими. Позже Бьянка припомнит противозаконную ночевку на Чейн-уок, когда они пригибались, проходя мимо окон, чтоб не увидели с улицы, и вообще вели себя «как сквоттеры».

А еще были другие женщины. Всего через несколько недель после свадьбы, еще беременная, Бьянка узнала про Маршу Хант и Кэрис. Она уверяла, что ее не волнует ни тайное внебрачное дитя Мика, ни Маршин иск, но ни капли не убедила тех, кто взаправду ее знал. Потом появились и другие женщины, о которых она знала, и еще больше тех, о которых так и не узнала. Слабым утешением, сказала она «Санди таймс», ей служило то, что «Мик спит со многими, но редко заводит романы. Они все пытаются его использовать… из никого стать кем-то».

На одну такую измену Бьянке вряд ли было бы плевать — но она была не в курсе. Спустя какие-то недели после их знакомства с Миком он сыграл финальный аккорд с ее предшественницей Марианной Фейтфулл. «Стоунз» тогда записывали «Sticky Fingers», где, кстати, прозвучала и Микова версия «Sister Morphine» — песни, знаменовавшей Марианнину капитуляцию перед героином.

К тому времени былой Деве Марии от поп-музыки буквально нечего было терять: наркомания убила ее певческую и актерскую карьеру, сожрала все деньги, лишила опеки над сыном Николасом, а ее мать, когда-то неутомимую баронессу Эриссо, довела до попытки самоубийства. В частной наркологической клинике санитар выбил ей два передних зуба, когда подруга контрабандой принесла ей героин. Надир наступил, когда Марианна несколько месяцев прожила уличной наркоманкой в Сент-Энн-корт, грязном переулке Сохо, названном в честь святой Анны, как и часовня в Сан-Тропе, где венчались Мик и Бьянка.

Как-то раз Марианна бросила своих вест-эндских друзей-наркоманов, отправилась ностальгически прогуляться по Кингз-роуд в Челси и перед бутиком «Бабуля поехала» столкнулась с Миком. Потом она вспоминала, что он поздоровался, будто они расстались только вчера, расцеловал ее, а потом принялся щупать таким манером, что стало ясно: ее попытки стать непривлекательной к оглушительному успеху не привели. Управляющий магазином «Бабуля поехала» пустил их в комнату над бутиком, где они позанимались сексом, не говоря ни слова, затем поцеловались и разошлись каждый своей дорогой.

Марианнина дорога привела к очередной попытке вылечиться — на сей раз не где-нибудь, а в больнице Бексли под Дартфордом, в Кенте, где в летние каникулы работал санитаром школьник Майк Джаггер.

* * *

Последним модным веянием британской поп-музыки стал глэм-рок; звук — пастиш рок-н-ролла 1950-х, стиль — то, что Мик вытворял уже года четыре или пять. Группы, чья гетеросексуальность не вызывала сомнений, наряжались в блескучие женские тряпки, зачесывали волосы в помпадуры с перьями и покрывали лица сплошным слоем макияжа. Глэм-рок сделал девчоночьими иконами нескольких музыкантов, чей успех в шестидесятых был отнюдь не оглушителен, — Род Стюарт, Элтон Джон и прежняя любовь Марши Хант, Марк Болан. Но никто не претендовал на Миков трон откровеннее Дэвида Боуи.

Боуи, родившийся Дэвидом Джонсом в 1947 году, тоже происходил из Кента — рос сначала в Бромли, затем в еще менее симпатичном Бекенэме. После единственного хитового сингла «Space Oddity» он стал сочетать высокое искусство с поднебесно высоким кэмпом, что отнюдь не помешало женской аудитории умирать по нему, как поклонницы «Стоунз» умирали по Мику. Миков сценический персонаж всегда был выдумкой, но Боуи сделал следующий шаг: он создал настоящее альтер эго, белолицего инопланетянина Зигги Стардаста, с шипастой прической и в обуви на платформе; Зигги упал на землю и стал рок-звездой.

Глядя на эту смесь водевиля с научной фантастикой, никто бы не догадался, что Боуи в немалой степени лепил себя под Мика. Сценическое имя Боуи — наполовину отсылка к ножу покорителей американского Фронтира, наполовину — поклон Джаггеру; он записывался на студии «Олимпик», потому что она была исторически связана со «Стоунз»; он даже сфотографировался в кружевном платье от «Мистера Фиша» — как у Мика в Гайд-парке. Большинство его песен рождались в его собственном диковатом бесполом мире, но изредка в них — например, в «The Jean Genie» с альбома «Aladdin Sane» — прорывались пылающие гитарные риффы и недвусмысленный сексуальный вызов, наводившие на подозрение, что Боуи предпочел бы солировать в «Стоунз». Не один и не два британских музыкальных журналиста нарекли его «наследником Мика Джаггера».

Зигги Стардаст пользовался громадным успехом, но Боуи быстро устал от этого надувательства и в июле 1973 года после аншлагового концерта в лондонском «Хаммерсмит-Одеоне» объявил, что убьет Зигги. Мик пришел на концерт и потом на вечеринке в «Кафе-Рояль» поцеловал Боуи в губы, чем до онемения потряс зал, полный звезд, среди которых были Барбра Стрейзанд и Ринго Старр.

Невзирая на свою мегакэмповость, Боуи был женат на молодой американке, прежде известной как Энджи Барнетт; в его взлете она сыграла ключевую роль. Оба они утверждали, что бисексуальны, брак их славился открытостью, и вскоре поползли слухи о том, что Мик крутит романы параллельно с обоими. Восхищение Боуи и в самом деле граничило с обожанием. Нью-йоркский корреспондент «Мелоди мейкер» Майкл Уоттс вспоминает, как Боуи однажды весь вечер пел Мику дифирамбы, явно «влюбленный в него по уши».

Для пущего удобства этого ménage à trois у семейства Боуи имелась квартира на Оукли-стрит в Челси, поблизости от Чейн-уок. Неопровержимых улик связи Мика с мистером или миссис Боуи так и не всплыло, но Энджи утверждала, что как-то спозаранку, вернувшись домой из поездки в Америку, застала Мика в постели с Дэвидом. Боуи через своего адвоката заявил, что все гипотезы об их сексуальных отношениях — «чистой воды фантазия», а Мик отмахнулся, объявив их «полнейшей ахинеей». Однако оба не то чтобы мешали построению гипотез — сохранился снимок, где они двусмысленно обнимаются на диване.