Он слушал бесстрастно и ответил холодно, твердо:

— Я посвятил мое существование вашему величеству; я даже готов влачить для этого постыдное существование, как мне это ни тяжело... Я говорю постыдное, потому что при настоящих обстоятельствах я не могу постичь, к чему нужны вашему величеству мои руки, мое сердце и моя храбрость. Им приходится гнить в унизительном для меня бездействии. Во главе моего отряда — я был солдатом; здесь же при дворе — я только мишень для двусмысленных взглядов придворной челяди.

— Ага! Когда мужчина приходит к подобным выводам, значит, он больше не любит, — вполголоса произнесла королева, чуть не задыхаясь от волнения.

В эту минуту мажордом постучался в дверь кабинета, громко произнеся: «Курьер от его величества, короля».

— От короля? — побледнев, сказала королева, — что бы это значило?

— Во всяком случае, вашему величеству следует поспешить принять его.

Она приказала ввести посланца. Вошел камергер Фердинанда IV и, с низким поклоном приблизясь к государыне, подал ей на серебряном подносе большой конверт с несколькими большими красными печатями.

Королева, стараясь скрыть свое волнение, ответила любезной фразой и, отпустив придворного, стала читать послание мужа.

Рикардо хотел было тоже удалиться, она задержала его и сообщила, что король приглашает ее в Фиккуццу.

То было приглашение, внушенное Фердинанду герцогиней Флоридией. Государь решился устроить пышный праздник в обширном парке своей виллы Фиккуццы. Вся сицилийская знать, все английские дипломаты и офицеры получили приглашения. Все дивились такой затее короля, жившего уже несколько лет почти отшельником. Тем более дивилась Каролина. Сначала приглашение поставило ее в тупик. Но, внимательно перечитав письмо, она решила принять приглашение: письмо было написано убедительно и ласково; главное же, она, сознавая опасность своего политического положения, хотела воспользоваться свиданием с супругом и людьми, имеющими на него влияние, дабы яснее понять положение дел, а, может быть, и придумать какой-нибудь новый ловкий ход в своей игре с Бентинком.

Она сообщила Рикардо о содержании письма и о своем согласии на просьбу мужа. Рикардо позволил себе скромно одобрить ее решение, вовсе не подозревая, что усиливает этим ее волнение. Она же, словно гроза, разразилась:

— А, вот как! Ты радуешься, что тебе не нужно будет ко мне появляться, что ты будешь свободен. Что я не буду помехой твоей любви!

Он побледнел, хотел было протестовать. Но эта женщина в своем унизительном гневе казалась ему столь жалкой, что он решился промолчать. Она же продолжала громить его:

— Что ты мне толкуешь о двусмысленных взглядах моих придворных, об унизительности твоего положения! Совсем не от этого ты постоянно избегаешь меня... И к чему ты лжешь, к чему ты лукавишь? Будто я не понимаю, что у тебя на сердце? У тебя и... и у той, которую я за последнее время считаю моим злейшим врагом... Она останется здесь, ты тоже... Нет, нет, ни за что...

— Я, государыня, буду там, где вы мне прикажете.

— Ты бы поехал со мной в Фиккуццу? — спросила она, как будто начиная успокаиваться ввиду его невозмутимости.

— Если вашему величеству будет угодно мне приказать... Я осмеливаюсь, однако, доложить, что мое присутствие там может подать повод к пересудам. В Кастельветрано, при вашем дворе, я ваш шталмейстер. Но я не знаю, изволил ли государь утвердить меня в этом звании.

Каролина несколько минут сидела в глубокой задумчивости.

— Это так... И только это стесняет тебя?.. Не спрашивай меня, почему, зачем я так дорожу тобой.

И она долго и горячо говорила о преследующих ее несчастиях, о друзьях, на каждом шагу готовых предать ее, об ее уверенности в непоколебимости его благородства, как верноподданного, о его доблести, как воина. Снова возвращалась к жалобам на одиночество в борьбе со всеми, на унижения и наконец разрыдалась.

Он понимал, что то не были слезы душевной печали; что она плакала с досады на его сдержанность, негодуя на свое собственное бессилие воздержаться от унижения даже перед своим любовником... И все-таки он жалел эту женщину, доставившую ему столько, правда, исключительно чувственных, но пылких наслаждений... Он чувствовал себя почти виноватым перед нею, хотя и не сознавал за собой вины. Потом, в надежде успокоить ее, спросил по своей обязанности шталмейстера о распоряжениях насчет поездки в Фиккуццу. Вероятно, ей показалось, что Рикардо сдается; она положила руку на его плечо и молвила:

— Я думаю, что там мы будем спокойнее. Мои комнаты в нижнем этаже, выходят прямо в сад... Понимаешь?..

Она прижалась к нему, стала ластиться. И опять его молодая кровь закипела. На повторенный ею вопрос: «Ты поедешь туда?» — он был не в силах не ответить «да».

— Ты, около полуночи, — шептала она трепетными устами, почти касавшимися его губ, — будь около моих окон. Я буду ждать...

И он опять невольно отвечал на ее ласки новым обещанием. Его же ласки, успокаивая ее возбуждение, словно ободряли весь ее организм и мозг, Она чувствовала, что теперь вновь может хладнокровно обсуждать политическое положение, и короля, и свое, дальнейший план своих действий, что она проникновеннее способна наблюдать за врагами, окружающими государя, с которыми непременно придется встретиться в Фиккуцце, и искуснее бороться с ними.

Она не ошибалась. Только не принимала в соображение, что за последние годы ее нервы слишком легко возбуждались, достаточно было ничтожнейшего повода, чтобы мгновенно переменилось ее настроение...

XXVII

Королева у короля. — Герцог Фаньяно сообщает дочери о ловушке,

приготовленной для ее величества

В Фиккуцце ее величество была встречена со всеми подобающими ей почестями. Сам Фердинанд IV, окруженный блестящей свитой придворных, встретил супругу внизу парадной лестницы; крепко обнял, расцеловал ее; предложив ей свою руку, сам отвел в приготовленные для нее апартаменты и спросил, довольна ли она ими.

Конечно, она была довольна. Это были те самые комнаты, о которых она говорила Рикардо: окна и двери выходят в сад, пестреющий и благоухающий роскошными цветами.

Оставшись одна, она внимательно вгляделась во все окружающее, дабы определить, возможно ли будет калабрийцу проникнуть незамеченным в ее жилище. Результат ее исследования оказался благоприятным. Сад на ночь замыкался решетчатыми воротами, но через них очень легко перелезть. От ворот к ее окнам вела садовая дорожка. Свои окна она только притворит.

Насчет Альмы она уже договорилась. Герцог Фаньяно находился в числе придворных, встречавших королеву при въезде. Он выразил живую радость при виде дочери, ясно дал понять, что