Мужья и тираны, если женщина произнесла страшные слова: «Как быть! пришлось смириться…» — трепещите!.. начиная с этого дня, распечатывайте ее корреспонденцию, обыскивайте все ящики ее комода, ее секретера и рабочего стола[573]; спите только вполглаза и не пейте ничего кислого.

О галантные законодатели! Не трогайте салического закона; это мудрый закон, который не нужно менять ни в одном пункте. Женщины должны не проклинать, а, напротив, ценить этот закон, ибо, по видимости унижая их, он на самом деле им льстит. Неужели вас никогда не удивляло, что народ Франции, народ трубадуров и паладинов, рабов любви и защитников красоты, оказался тем единственным народом, который навеки лишил женщин права на престол[574]и отнял у них все привилегии, как дворянские, так и литературные? Неужели вас никогда не удивляло, что этот народ, состоящий из обожателей прекрасных дам, вынес столь суровый приговор женщинам? Как же можно иметь разом нравы столь куртуазные и законы столь безжалостные? В чем причина этого удивительного противоречия?

— В зависти.

— Мужчины завидуют женщинам?

— Не совсем так… Французы завидуют француженкам, и у них есть на то основания…

Итальянец умнее итальянки.

Испанец умнее испанки.

Немец умнее немки.

Англичанин умнее англичанки.

Русский умнее русской.

Грек умнее гречанки[575].

Но француженка умнее француза.

Спешим уточнить, что мы не имеем в виду людей высшего ума, людей выдающихся. Во-первых, человек безупречного ума принадлежит всем странам мира, что, впрочем, не мешает ему принадлежать своей собственной стране: что ни говори, гений всегда универсален; во-вторых, умный мужчина всегда умнее умной женщины по той простой причине, что человек высшего ума, человек гениальный, соединяет в своей персоне все природные совершенства, и мужские, и женские; мужская сила в нем сочетается с женской деликатностью. Доказать, что гениальному мужчине свойственны женские достоинства, нетрудно: достаточно сказать, что ему присущи также и женские недостатки; он капризен, раздражителен, впечатлителен, беспокоен, подозрителен, ревнив, как балованное дитя; вдобавок он отличается тонкостью и хитростью — а если учесть, что на его стороне также сила и стойкость, это уже явный перебор. Что же касается гениальной женщины, она этими двойными преимуществами не обладает (исключения лишь подтверждают правило); как она ни старайся, ей не обзавестись ни мужскими достоинствами, ни мужскими недостатками. Сила, которую женщина лихорадочно пытается придать своему таланту, всегда останется преходящей и бесплодной; после этих судорожных попыток — своего рода интеллектуальной эпилепсии — женщина всегда будет снова впадать в состояние расслабленности и смятения; ведь эта заемная энергия отнимает у нее природные силы, которые она черпает не в накале страстей, не в глубине ученых штудий и не в мощи философических размышлений, а в тонкости наблюдений, в пылкости верований и возвышенности чувств.

Каким же образом, спросят нас, вы оправдываете существование женщин, сочиняющих трагедии?[576]На это мы ответим, что, если женщины эти сочиняют женские трагедии, они имеют на то полное право; что женщина может, не впадая в смешную претенциозность, воспеть в драме или поэме героический поступок другой женщины. Больше того, женским пером могут быть описаны и некоторые мужчины — в том случае, если совершили поступки отнюдь не героические: описания эти станут для них возмездием за проявленную слабость. Антоний в Риме, призывающий отмстить за смерть Цезаря, — предмет для мужского гения, а вот Антоний в Египте, поклоняющийся Клеопатре, — предмет, достойный пера женщины; изображение победителя при Филиппах она обязана предоставить Шекспиру; другое дело Антоний, терпящий поражение при Акциуме, — согласитесь, что этого беглеца пристало живописать женщине[577]. Итак, в истории немало событий, служащих предметом для того, что мы предлагаем назвать женским искусством, — ибо такое искусство существует, и отрицать это невозможно. Разве не вправе мы сказать, что литературное произведение, которое занимало бы среди созданий умственных такое же место, какое занимает женщина среди созданий господних, было бы самым настоящим шедевром? А коли так, разве не позволено попытаться его сотворить? Ведь если бы попытка удалась, разве не стоила бы эта прекрасная книга-женщина целой библиотеки книг-мужчин — скверных, уродливых недомерков?

Итак, мужчин и женщин высшего ума мы в расчет не берем, что же касается всех остальных, то вывод наш неизменен: француженки умнее французов. Этим-то и объясняется та война, какую со времен завоевания Галлии франками ведут между собою в нашем возлюбленном отечестве мужчины и женщины.