Кстати, объяснимся: когда мы говорим о глупом мужчине, мы имеем в виду вовсе не более или менее воспитанного господина, который, явившись в гостиную, час напролет болтает всякий вздор; вполне может статься, что этот болтун добился замечательных успехов в финансах, в промышленности, в политике или даже в литературе; светский жаргон — условленный язык, придуманный для посредственностей, и людям выдающегося ума порой нелегко им овладеть. Глупым мы называем такого господина, который бесконечно серьезно, бесконечно скучно, бесконечно долго рассказывает вам о своих планах; начнем с того, что планы эти абсурдны; они выдают полное непонимание нынешних обстоятельств, современных потребностей и пристрастий. Но глупого господина это не смущает; он принимается перечислять шансы на успех — несбыточные мечты, безумные следствия несуществующих причин; предвидя возражения и преграды, он вдохновенно живописует способы их преодоления; он разворачивает перед вашими глазами нескончаемую череду бессмысленных доводов, обрушивает на вас лавину беспросветных глупостей, с изумительной щедростью ослепляет вас чередой заблуждений… Но и это еще не все: особенно ярко его скудоумие высказывается в плане мести врагу… План этот поистине великолепен; он тщательно продуман, и мститель добьется своего: он сумеет… помочь своей жертве получить чаемое место на два года раньше намеченного.

Для человека веселого и ценящего смешное даже комедия Мольера не может сравниться с монологом глупца, которому не дают покоя… лавры Макиавелли.

Женщине никогда не достичь такого высочайшего уровня глупости. У нее на это не хватит сил. В этом, как и во всем прочем, мужчины всегда сохранят пальму первенства.

Поэтому, когда мы говорим, что француженки умнее французов, мы вовсе не утверждаем, что первые выше вторых; мы имеем в виду лишь одно: умных женщин во Франции больше, чем умных мужчин; тут все дело в количестве. Но эта количественная разница — не безделица; она позволяет объяснить то огромное влияние, которое имеют женщины в этой стране, где у них так мало власти, где они не значат ровно ничего и где тем не менее все совершается с их помощью и ради их удовольствия. Ни в Париже, ни в провинции нет мужчины, который, сознает он это или нет, не покорялся бы воле женщин. За каждым из наших политиков стоит женщина. В Париже все сколько-нибудь важные персоны внимают советам какой-нибудь интриганки из своего окружения втайне; в провинции секретов нет: там женское влияние возводится в ранг закона. Мы прожили около полугода в Турени: там, в маленьком городке, все мужья действовали по указке своих жен, за исключением одного: тот повиновался жене соседа.

В конечном счете все, что мы здесь говорим, не слишком лестно для француженок; они так страстно предаются наслаждениям умственным лишь потому, что не знают других; будь у них больше чувств, они имели бы меньше мыслей; умей они сильнее любить, они бы меньше страдали от неудовлетворенного тщеславия; но француженки — странный народ; у них пламенное воображение и холодная натура; безумные амбиции и рассудительное сердце.

Тщеславие составляет смысл их жизни; власть над светом составляет предел их мечтаний. Любовь для француженки не что иное, как победа; она хочет быть любимой лишь для того, чтобы доказать, что она способна внушить любовь.

Единственная страсть, которую француженки могут испытать и понять, это материнство, ибо священное чувство материнской любви позволяет гордиться и тщеславиться на законном основании.

Глупые женщины во Франции — редкость, но почти такая же редкость здесь женщина великодушная. Богатые наследницы выходят замуж вовсе не потому, что жених молод и красив; одна стремится стать женой посла, другая хочет сделаться герцогиней.

Стоит скончаться жене старого маршала-подагрика, как все юные красавицы с богатым приданым обращают на вдовца свои взоры… Шутка ли: госпожа супруга маршала!.. могут ли порадовать нежную душу звуки более сладостные?

Французы великодушны и способны на благородные безумства: у них доброе сердце, и это не может не вызывать восхищения. У француженок сердце не такое доброе; конечно, они тоже творят добрые дела и оказывают важные услуги — но лишь для того, чтобы доказать свою власть и сохранить влияние в своем кругу.

Чем моложе француженка, тем она амбициознее и корыстнее.

По правде говоря, великодушные мысли не посещают француженку до тех пор, пока ей не исполнится тридцать; тут она начинает задумываться, задаваться вопросом, не сбилась ли она с пути, не стоят ли нежные чувства дороже высокого положения в свете; чувствительность ее внезапно просыпается, она сознает всю суетность прежней жизни и решается поверить собственному сердцу, осмеливается полюбить; но опыт этот длится недолго, очень скоро натура берет свое: испробовав, что значит быть нежной покровительницей безвестного юноши, француженка возвращается на проторенный путь и, чтобы вернуть себе прежний вес, делается наставницей какого-нибудь влиятельного старца; мгновение любовного безумства она искупает годами жизни по законам рассудка и гордыни.

Конечно, и это правило знает исключение… Конечно, существуют женщины, которые влиятельны сами по себе и потому не имеют нужды жертвовать своими чувствами ради положения в свете; как знать, однако, остались ли бы они так же великодушны, если бы прозябали в безвестности, и на что бы решились, не будь они уже влиятельны благодаря происхождению или таланту.

Спору нет, женщинам пришлось пустить в ход очень большую ловкость, чтобы забрать себе такую власть над светом, несмотря на бесчисленные препоны и невзирая на законы, принятые против них подозрительными и завистливыми мужчинами. Они добились этой власти лишь с помощью невинного лицемерия; они смирились; они кротко приняли ту скромную роль, какую навязали им мужчины, и утаили свои великие притязания; они скрыли свое истинное превосходство под намеренным, преувеличенным, несносным легкомыслием и усыпили бдительность своих тиранов, а точнее, своих соперников, которые, видя, как безрассудно и бездумно дамы предаются наслаждениям, не заметили, что это не мешает им питать замыслы самые дерзкие и самые амбициозные.

Женщины танцевали, чтобы никто не знал, что они умеют думать; они болтали вздор, чтобы никто не знал, что они угадывают истину; некоторые из них даже делали вид, будто влюблены, чтобы никто не знал, что они видят своих возлюбленных насквозь; женщины похитили скипетр и спрятали его среди тряпок, и, видя их покорность, мужчины позволили им царствовать.

Дело было сделано с чудесной, пожалуй даже дьявольской сноровкой; впрочем, один наш старый друг, большой философ, утверждал, что всякая француженка с дьяволом на дружеской ноге. Конечно, говорил он, она не подписывала с Сатаной никакого договора; француженка не так наивна, чтобы скомпрометировать себя собственноручно подписанной бумагой; но Сатана ее опекает, а она с ним заигрывает. Хоть она его и не привечает, но все-таки прислушивается к его речам; что же до него, то если он не гордится подобным вниманием — как поступил бы на его месте любой мужчина, — то лишь потому, что от гордости один шаг до надежды, а Сатана обитает в таких краях, где, как уверяет Данте, надежде места нет!