Всякий француз ненавидит женщину, в которую влюблен.

Всякая француженка видит в своем возлюбленном смертельного врага; она смотрит на него тревожно и подозрительно — точь-в-точь как араб в пустыне, который, даже прилегши отдохнуть, кладет подле себя заряженное ружье, а неподалеку держит оседланного коня.

Любовь француза и француженки есть не что иное, как замаскированная вражда, удобный предлог для шпионства; это гармоническая борьба двух тиранов, завидующих один другому, это коварное соглашение двух завоевателей-соперников, каждый из которых мечтает о победе и о единоличном господстве. Да-да, их любовь есть не что иное, как ненависть; доказательством нашего утверждения служит та радость, какую испытывают эти нежнейшие враги, открыв в предмете своей страсти какой-нибудь ужасный изъян, какой-нибудь неисправимый порок; казалось бы, любящего человека такое печальное открытие должно огорчить, они же приходят в восторг. «Вот она и попалась», — думает француз. «Ему от меня не уйти», — думает француженка. Впрочем, будем откровенны: из двоих больше оснований для радости у француза; ведь именно его владычество постоянно находится под угрозой. Поэтому его страх перед теми женщинами, которые способны вызвать его уважение или восхищение, не знает предела! Он ухаживает за ними, но исключительно из тщеславия, и заставляет их дорого заплатить за свои вынужденные любезности.

Француз может любить без памяти лишь ту женщину, которую слегка презирает. Поэтому он предпочитает женщин из мира фантастического[578]: он полагает, что эти жалкие создания зависят от него, и не замечает, что по вине своего жалкого характера сам зависит от них; он милостиво соглашается повиноваться им, ибо не признает за ними права отдавать приказания. Эти женщины — единственные, которым он прощает наличие ума.

А между тем во Франции умны все женщины, кроме тех, которые именуются синими чулками. Мужчины — дело другое, те из них, кто умны, умны не на шутку, однако очень многие французы вовсе не имеют ума. На сотню мужчин приходятся двое остроумных; на сотню женщин — одна глупая. Сравните — и сделайте выводы.

Подойдите к привратнику и спросите, дома ли хозяин? — «Не знаю». — «А хозяйка уже вернулась?» — «Не могу сказать». — «А гости еще не ушли?» — «Затрудняюсь ответить». От привратника (исключения лишь подтверждают правило) вы не услышите ничего иного; дым от собственной печки и от собственной трубки его отупляет; он ничего не видит, ничего не слышит… Другое дело привратница; она ответит вам без колебаний, что хозяин у себя, что хозяйка вернулась; больше того, за полчаса до полуночи она наверняка сообщит вам, что гости уже разъехались, — ведь в противном случае вы подниметесь к хозяйке дома и засидитесь у нее до двух часов пополуночи, а затем именно ей, привратнице, придется вас выпускать. Всякая привратница — настоящий Аргус, или, если изъясняться языком менее мифологическим и более современным, всякая привратница — вылитая Анастази Пипле, а всякий привратник — точь-в-точь ее супруг Альфред[579].

Теперь взгляните на служанку: это истинная госпожа, заправляющая всем в доме.

Полюбуйтесь на горничную: это трудолюбивая, ловкая фея, для которой нет ничего невозможного.

Присмотритесь к ученице горничной… Это тонкая штучка: она еще ничему не выучилась, но уже все умеет.

А теперь поглядите на мужчин, трудящихся в том же доме: их здесь целая дюжина: за исключением управляющего (он же промышленник), дворецкого (он же поэт), повара (он же архитектор) и кучера (он же естествоиспытатель и торговец, имеющий опыт общения не только с лошадьми), — за исключением этих достойных господ все прочие — величайшие лентяи, умеющие только пить, есть и спать. Иначе говоря, женщин в доме четыре, и все они умны; а мужчин двенадцать, но умны из них только четверо, а остальные восемь — полные ничтожества.

Войдите в магазин: там трудится дюжина приказчиков; четверо умны и прекрасно воспитаны; остальные восемь — истинные Шаламели из «Парижских тайн»[580]. Женщина в этом магазине одна; манеры ее любезны, речи благопристойны, и порой она в одно мгновение одним словом исправляет непостижимые глупости, на которые так щедры восемь Шаламелей.

Обратимся к изящным искусствам. Спросите в Опере, сколько дурочек среди статисток? Вам ответят: не больше трех. А среди статистов?.. Тяжелый вздох будет вам ответом.

Возьмите армию. В полку три тысячи солдат; из них сотни две отличаются истинно солдатским остроумием: этим все сказано; поварих же в полку всего три, и эти три поварихи умнее, чем весь полк.

Есть одно-единственное сословие в нашем обществе, где у мужчин ума не меньше, чем у женщин, — это землепашцы; ничего удивительного: тяжелый сельский труд притупляет воображение женщин, и это способствует установлению равенства.

Женщина безнадежно глупая во Франции — явление крайне редкое. Вот уже полтора десятка лет, как мы, бывая в свете, поневоле наблюдаем человеческую природу; перед нами проходят типы и образцы, исключения и правила, но до сих пор мы видели всего одну женщину, которую можно назвать совершенно безмозглой, глупой как пробка или как гусыня — кому что больше нравится… Впрочем, не будем скрывать, что у этой гусыни есть брат; так вот, он гораздо глупее ее.