В мрачном полутемном мегароне — в это время года факелы не зажигали, так как и без них стояла жара — мы сидели вокруг незажженного очага. Я приказала принести чаши с благовониями и разложить по углам охапки полевых цветов, чтобы, несмотря на отсутствие огня, создать атмосферу тепла и уюта. Парис сидел, обмякнув, на стуле. Неопределенность томила его, бездействие угнетало. Он хотел хоть что-то делать — либо сражаться, либо развлекаться. Троил вскочил со стула.

— Как бы я хотел оказаться на твоем месте, Парис! — Он отбросил прядь светлых волос со лба. — Ты вовремя успел родиться, ты старше, ты свободен.

— Ох уж эти жалобы юности! — рассмеялся Парис. — Все хотят быть старше и слишком поздно понимают, что главная привилегия — это юность.

— Не понимаю тебя, — пробормотал Троил. — Что в этом завидного — быть младшим? Младший всегда идет последним.

— Или первым. У него всегда особенное место.

— Вот еще! — Троил поставил кубок с вином на стол. — Что тут особенного?

— Я тоже была младшей в семье, — заговорила я. — Мне очень нравилось быть младшей. Я наблюдала за братьями и сестрой и выбирала свою линию поведения. В каком-то смысле они примеряли разные одежды, а я отбирала то, что подходит мне.

— Никогда человеку не подойдет чужая одежда — как и чужая жизнь, — ответил Троил. — Это бессмысленная примерка.

— Троил, успокойся, — сказал Парис. — Ты должен находиться в безопасности. Почему ты должен рисковать собой из-за моей… женитьбы?

Мне показалось, он хотел сказать «из-за моей глупости».

— Твоя женитьба не является больше твоим личным делом. Она касается нас всех.

Последовало тяжелое молчание. Троил сказал правду.

В мегарон вошел Гилас. Он помахал рукой в знак приветствия, шел с веселым видом, хотя его отца все ненавидели, а его появление считали недобрым предзнаменованием. Он остановился возле очага и стал рисовать палочкой на пепле.

— А тебе известно что-нибудь об этом пророчестве? — Троил умоляюще посмотрел на Париса.

— Да.

— Расскажи мне.

— Нет. Оно может напугать тебя.

— Больше всего меня пугает жизнь в неизвестности, под страхом пророчества, о котором знают все, кроме меня. Разве это не возмутительно? Почему все знают, а я, которого это напрямую касается, ничего не знаю?

— Часто бывает, что человек, узнав о пророчестве, сам способствует тому, чтобы оно исполнилось.

— Избавьте меня от неизвестности! — воскликнул Троил, его лицо покраснело. — Я клянусь, что буду избегать этого, но сначала я должен узнать — чего!

— Ну что ж, хорошо! — ответил Парис. — Пророчество гласит: если Троил доживет до двадцати лет, Троя не падет.

Троил улыбнулся.

— Вот что! Сейчас мне четырнадцать. Значит, я не смогу участвовать в боях еще шесть лет!

— Да. По-твоему, это очень долго?

Я хочу сражаться, как все! Неужели я должен ждать еще шесть лет?

— Должен, если не хочешь стать причиной гибели родного города, — кивнул Парис.

— Это несправедливо! — простонал Троил. — Почему ответственность за судьбу города возложена на меня? По какой причине?

— Без причины, — не удержалась я, как человек, которого боги использовали в своих играх. — Богам не нужна причина, чтобы возложить на нас непомерное бремя.

Троил уронил голову на локти. У него были очень длинные руки и ноги, он продолжал расти. Судя по всему, он будет самым высоким из сыновей Приама.

— Значит, мне нельзя даже скакать верхом в поле. Ведь это небезопасно. Все, что мне дозволено, — это водить лошадей на водопой к колодцу. И спортом тоже заниматься нельзя, да? Я ненавижу свою жизнь.

— Никогда так не говори. Это преступные слова. — Парис наклонился и потрепал брата по волосам. — Троил, наберись терпения. Война не продлится долго. Все говорят, что к зиме греки оставят свой лагерь и уплывут. Их попытки взять крепость просто смешны. Все не так плохо.

— И все равно… Это несправедливо. Ненавижу свою жизнь. — Троил вздохнул.

В юности часто так говорят. Я не могла удержаться от смеха. Говорят, им ненавистна собственная жизнь, а на самом деле это значит, что им не терпится перешагнуть из детства во взрослость.

Троил ушел. Как младший сын, он жил в родительском дворце, у него не было еще своих покоев. Я поставила бокал с вином и обняла Париса, который сидел на стуле. Он был всего тремя годами старше Троила, но казался совсем зрелым человеком[16].

Возможно, это объяснялось тем, что до поселения во дворце ему с детства приходилось заниматься делом, отвечать за стадо. Возможно, это объяснялось благородством, с которым он простил своих родителей. Но как бы то ни было, в свои семнадцать лет он был не мальчиком, но мужчиной. В гораздо большей степени мужчиной, чем Ахилл, со всеми его мускулами и доспехами, хотя их разделяло не больше года.

Я повернула Париса лицом к себе. Моя любовь к нему не имела границ. Он являлся подлинным сокровищем Трои. Мне казалось, что трон Приама должен перейти к нему. Из всех сыновей Приама он больше всех заслуживает быть наследником.

— Парис, любимый, — прошептала я.

Он неловко рассмеялся, показав глазами на Гиласа — тот словно замер, поэтому мы забыли о его присутствии.

— Спокойной ночи! — встрепенулся Гилас, смущенный, поклонился и выскочил из зала.

— Прощай, прощай, — кивнул ему вслед Парис и улыбнулся. — Ушел наш соглядатай. Он всегда сидит так тихо, что о нем забываешь.

При этих словах у меня в голове шевельнулась тревожная мысль, хотя и смутная.

— Может, он это делает нарочно, — сказала я.

Я всегда в присутствии Гиласа чувствовала стеснение, несмотря на его безобидный вид.

— Несчастный мальчик, — ответил Парис. — Все испытывают к нему неприязнь из-за отца, но ведь сын не может отвечать за поступки отца.

Я села к нему на колени.

— Знаешь, какая у тебя самая благородная черта? — спросила я, целуя его сначала в одну щеку, потом в другую. — Твое сострадание к людям.

— Вряд ли это большое достоинство для воина, — усмехнулся Парис.

— Я не о воинском достоинстве говорю. О человеческом.

Мы прижались друг к другу, ощущая себя здесь в безопасности. Перед нами не стоял вопрос, в какую спальню пойти. Нарушив обычай иметь спальню для царевича и спальню для царевны, мы сделали в своем дворце только одну спальню: общую — и никогда об этом не пожалели.