В течение следующих четырех дней вся команда национальной безопасности была поглощена драмой, разворачивающейся в открытом море у берегов Сомали. Быстро соображающая команда грузового судна Maersk Alabama успела отключить двигатель судна до того, как на него высадились пираты, и большинство членов команды спрятались в безопасном помещении. Их американский капитан, мужественный и уравновешенный житель Вермонта Ричард Филлипс, остался на мостике. Когда 508-футовое судно пришло в негодность, а их маленький ялик перестал быть пригодным для плавания, сомалийцы решили бежать на крытой спасательной шлюпке, взяв Филлипса в заложники и потребовав выкуп в 2 миллиона долларов. Даже когда один из заложников сдался, переговоры об освобождении американского капитана ни к чему не привели. Драма только усилилась, когда Филлипс попытался сбежать, прыгнув за борт, но был схвачен.

Поскольку ситуация становилась все более напряженной с каждым часом, я отдал постоянный приказ открыть огонь по сомалийским пиратам, если в любой момент Филлипс окажется в непосредственной опасности. Наконец, на пятый день мы получили сообщение: посреди ночи, когда двое сомалийцев вышли на открытое пространство, а второго можно было увидеть через небольшое окно, держащим на мушке американского капитана, снайперы "морских котиков" сделали три выстрела. Пираты были убиты. Филлипс был в безопасности.

Эта новость вызвала одобрительные возгласы по всему Белому дому. Заголовок в Washington Post объявил это ранней военной победой Обамы. Но как бы я ни радовался тому, что капитан Филлипс воссоединился со своей семьей, и как бы я ни гордился нашим военно-морским персоналом за то, как они справились с ситуацией, я не был склонен бить челом по поводу этого эпизода. Отчасти это было простое осознание того, что грань между успехом и полной катастрофой была вопросом дюймов — три пули нашли свои цели в темноте, а не были отброшены внезапным океанским волнением. Но я также понял, что по всему миру, в таких местах, как Йемен и Афганистан, Пакистан и Ирак, жизни миллионов молодых людей, подобных тем трем погибшим сомалийцам (некоторые из них, правда, мальчики, поскольку самому старшему пирату, как полагают, было девятнадцать лет), были искажены и заторможены отчаянием, невежеством, мечтами о религиозной славе, насилием их окружения или схемами старших мужчин. Они были опасны, эти молодые люди, часто преднамеренно и случайно жестоки. И все же, по крайней мере в целом, я хотел как-то спасти их — отправить в школу, дать им профессию, избавить их от ненависти, которая заполняла их головы. И все же мир, частью которого они были, и механизмы, которыми я командовал, чаще всего заставляли меня убивать их.

То, что часть моей работы связана с отдачей приказов об убийстве людей, не было неожиданностью, хотя это редко формулировалось таким образом. Борьба с террористами — "на их линии в десять ярдов, а не на нашей", как любил выражаться Гейтс, — обеспечивала все обоснование войн в Афганистане и Ираке. Но поскольку Аль-Каида рассеялась и ушла в подполье, превратившись в сложную сеть филиалов, оперативников, "спящих ячеек" и сочувствующих, связанных между собой Интернетом и телефонами, наши агентства национальной безопасности были вынуждены разрабатывать новые формы более целенаправленной, нетрадиционной войны — включая использование арсенала смертоносных беспилотников для уничтожения оперативников Аль-Каиды на территории Пакистана. Агентство национальной безопасности, или АНБ, уже являющееся самой сложной организацией в мире по сбору электронных разведданных, использовало новые суперкомпьютеры и технологии дешифровки стоимостью в миллиарды долларов для прочесывания киберпространства в поисках сообщений террористов и потенциальных угроз. Объединенное командование специальных операций Пентагона, основу которого составляют команды "морских котиков" и армейский спецназ, проводило ночные рейды и выслеживало подозреваемых в терроризме, в основном в зонах боевых действий в Афганистане и Ираке, но иногда и за их пределами. ЦРУ разработало новые формы анализа и сбора разведданных.

Белый дом тоже реорганизовал свою работу, чтобы справиться с террористической угрозой. Каждый месяц я возглавлял совещание в ситуационной комнате, где собирались все разведывательные службы, чтобы проанализировать последние события и обеспечить координацию. Администрация Буша разработала рейтинг целей террористов, своего рода список "Топ-20" с фотографиями, псевдонимами и жизненными показателями, напоминающими те, что указаны на бейсбольных карточках; как правило, каждый раз, когда кто-то из списка был убит, добавлялась новая цель, что заставило Рама заметить, что "отдел кадров Аль-Каиды, должно быть, испытывает трудности с заполнением места под номером 21". На самом деле, мой гиперактивный начальник штаба, который провел достаточно времени в Вашингтоне, чтобы понять, что его новый либеральный президент не может позволить себе выглядеть мягкотелым в отношении терроризма, был одержим этим списком, загоняя в угол тех, кто отвечал за наши операции по нацеливанию, чтобы выяснить, что занимает так много времени, когда дело доходит до поиска номера 10 или 14.

Я не получал от всего этого никакой радости. Я не чувствовал себя сильным. Я пришел в политику, чтобы помочь детям получить лучшее образование, помочь семьям получить медицинскую помощь, помочь бедным странам выращивать больше продовольствия — именно с такой силой я себя сравнивал.

Но работа была необходима, и я был обязан обеспечить максимальную эффективность наших операций. Более того, в отличие от некоторых левых, я никогда не осуждал подход администрации Буша к борьбе с терроризмом (БТ). Я видел достаточно разведданных, чтобы знать, что Аль-Каида и ее филиалы постоянно замышляют ужасные преступления против невинных людей. Ее члены не поддавались переговорам и не подчинялись обычным правилам ведения боевых действий; сорвать их заговоры и искоренить их было задачей чрезвычайной сложности. Сразу после 11 сентября президент Буш сделал несколько правильных вещей, включая быстрые и последовательные попытки подавить антиисламские настроения в США — не малый подвиг, особенно учитывая историю нашей страны с маккартизмом и японскими интервентами — и мобилизацию международной поддержки для ранней афганской кампании. Даже такие противоречивые программы администрации Буша, как Патриотический акт, который я сам критиковал, казались мне скорее потенциальными инструментами для злоупотреблений, чем грубыми нарушениями американских гражданских свобод.

То, как администрация Буша использовала разведданные для получения общественной поддержки вторжения в Ирак (не говоря уже об использовании терроризма в качестве политической дубины на выборах 2004 года), было еще более ужасным. И, конечно, я считал само вторжение таким же большим стратегическим просчетом, каким десятилетиями ранее было сползание во Вьетнам. Но в реальных войнах в Афганистане и Ираке не было ни беспорядочных бомбардировок, ни преднамеренных нападений на гражданское население, которые были обычной частью даже таких "хороших" войн, как Вторая мировая война; и за такими вопиющими исключениями, как Абу-Грейб, наши войска