– Они на светофоре остановились. То ли они меня подначили, то ли я их...

Погоди, Олег, ты что, считаешь, эта машина была не случайной? – Даша нахмурилась, махнула рукой:

– Да нет, на светофоре горел красный, пацаны сидели и балаболили от нечего делать, музыка еще в салоне долбала ритмичная... Потом зеленый включился, они тронули было, а один, что со мной трепался, дверь распахнул, крикнул что-то типа – подсаживайся, лялька, в лес покатим... И мне представилось, как мы понесемся через какие-то перелески, и солнце будет прыгать по сосновым рыжим стволам, и еще что-то... Ну я и села. Они вином угощали, шутили, их шутки, может, и были грубоваты, но я опьянела, и мне они даже нравились, как нравилась моя раскованность... Я тоже пыталась быть грубой, хотя меня чуть коробило от этого, но я все думала про себя: «Все по-настоящему, все как в жизни!» – Даша улыбнулась грустно:

– Ты прав, жизнь меня никогда ничему не учила. – Помолчала, добавила:

– Теперь учит. – Улыбнулась чуть лукаво:

– И не только плохому.

– Не только.

– Как ты можешь пить эту бурду? Нельзя же быть вежливым настолько, чтобы хлебать горькое противное пойло!

– Понимаешь, Даша... – Последнее замечание девушки Данилов даже не услышал. – Посмотрим на все с другой стороны. С моей.

– Посмотрим, – пожала плечами Даша, но в голосе ее мелькнул испуг.

– Сидел я в Княжинске, как жаба в тине, и тошно мне стало от этого до дури! И решил я бросить камешек в общий огород – прав был Бокун, гордыню свою потешить желал, людям ведь действительно по большому счету наплевать, какие игроки в какой колоде их тасуют, лишь бы не били!

– Кто такой Бокун?

– Не важно. И написал я статью, умную, грамотную, и вызвал меня тот Бокун, распек и выгнал. И все пытался узнать, с чьего я голоса пою! А на меня, эдакого одиноко-озлобленного, гонор накатил, едва не придушил я этого потного босса и смотался на реку – кости греть. И – встретил тебя в замысловатой компании...

– Олег...

– Погоди. Ты права. Компания была случайная, как и наша встреча. Никто не успел бы подогнать все так четко и так быстро... Надо же, бывают в жизни совпадения!

– Бывают, а я о чем...

– Потом появились твои охранники – кстати, люди Зуброва?

– Ну да...

– Дали мне в тыкву, тэскээть, для тонуса...

– Я же уже говорила...

– Погоди, Даша, это как раз в порядке вещей. Что дальше? Дальше я, как и следует разочарованному и немолодому страннику, напился... Один. Ни одного постоянного контакта, ни одного собутыльника дельного.

– Ты не бредишь?

– Мыслю вслух... Дальше? Пробудился следующим утречком и пошел похмеляться. И тут – первый прописанный собутыльник – за жизнь как складно излагал! Старик, на деревянной ноге. Лет семидесяти с гаком. Нигде не встречала?

– Нет.

– Дальше – больше. Какие-то быки, да что быки – бакланы беспонтовые, ни с того ни с сего к деду пристают, бьют, ханурик какой-то за него вступился... А у меня еще после давешнего досада не прошла, укладываю двух этих носорогов, да с шумом, и спокойно иду домой. Тосковать. Что было дальше?

– Что? – вежливо повторила Даша.

– Наезжает «копейка» с вусмерть обдолбанными наркошами, едва не сбивает с ног, а один из них тычет в меня болванкой «ТТ». Нашел «пианиста и педагога», сердешный!

– Что такое болванка «ТТ»?

– Ствол, который не стреляет. Наркоманов я огорчил, и тут – объявляется вполне милицейская бибика и за мною гонится ленивый сержант в «лифчике».

– Почему ленивый и почему в «лифчике»?

– "Лифчик" – это «броник», бронежилет, неудобный и тяжелый. А уж почему сержант был ленив – пес его знает! Дальше... Дальше было «дежавю» – жара, скверик... Потом я отрывался – не знаю сам от кого, ушел и – тосковал битый день в брошенном доме, среди обрывков обоев, в обществе стойкого оловянного солдатика, поломанной куклы и домового... И вспоминал «трудное детство»...

«Скажите, у вас было трудное детство?»

– Олег, я...

– "А у меня было очень трудное детство!" Не надо комментариев! Это пароль-отзыв! Из культового Бонуэлева «Скромного обаяния буржуазии». Там неприкаянный и никому не нужный солдат все искал, кому он может рассказать хоть что-то...

– Ты тоже ищешь?

– Нет. Людям нет дела до чужих ран.

– Данилов, при чем здесь...

– Потом я вернулся домой. Был вечер. Пришел пьяный художник и рассказывал о своей гениальной юности и бездарно ушедшей жизни, а потом... Потом пришла ты.

И это было похоже на сказку.

– На ту, что ты видел во сне?

Данилов скривился болезненно:

– Там была не сказка. Не бывает сказок, кончающихся так скверно и так жестоко. Там было «как в жизни». Прав гениальный сосед: реальность ничего не значит и ничего не стоит. И – пропадает, как пыль под дождем. Ведь дождь – это слезы, что льются при воспоминании о несбывшемся.

– Тогда тоже был дождь.

– Да. Был дождь. И запах жасмина.

– И еще была кошка. Она была ласкова, потому что ты добр к ней. И ты был восхитительно ласков со мной.

– А потом ты пропала. Остался скрежет тормозов, и я стоял один под дождем... Качнулась штора, и я в сутолоке квартирки пытался вытряхнуть души из двух манекенов и мчался по дороге, и был пожар и ночь... И снова я мчался, а утро наполнилось запахами пороховой гари... и вот мы вместе... И все это похоже на бред.

– Почему?

– Порой кажется, что нашей жизнью просто играют, забавляются... И эти забавники – балованны и жестоки. А порой – что жизнь состоит из случайностей – гнусных или счастливых, но больше – гнусных... Просто счастливые – дороже, и человек готов себя убедить, что они только в его жизни и играют роль...

– Многие вообще об этом не думают. Живут себе...

– Они живут не «себе», они «никому». Как повинность отбывают.

– А я знаю почему... – Глаза девушки были печальны и серьезны. – Им просто не хватает доблести любить.

Даша задумалась, склонив голову набок и смешно потирая переносицу:

– Знаешь, Данилов... Жизнь не может быть заговором. Я читала... Под «теорию заговора» ее подгоняют алкоголики в состоянии белой горячки, хронические шизофреники и авторы конспирологических романов.

– И еще – люди, которым обдумывать «теории заговора» положено по работе.

По службе. Не так?

– Так. Значит, часть из того, что произошло, – случайность, часть – закономерность.

– Вся беда, девочка, в том, что я не могу уловить причину закономерности.