Вероятность возвращения Ленина в Россию оценивалась петроградскими большевиками как не самая высокая. «Ленин был не тот человек, кто приезжает на «сырую» революцию; Ленин мог в последний момент выйти из «пломбированного вагона» и, вместо того чтобы портить себе репутацию, отправиться в горы дышать воздухом; Ленина могли завернуть уже на русской границе союзники; Ленина могло тут же арестовать Временное правительство»[1196], — справедливо замечает Данилкин. Тем больше было возбуждение и воодушевление от его приезда.

Ранним утром 3 апреля ничего не подозревавший Подвойский — член исполкома ПК большевиков и председатель их военной организации — дежурил в особняке Кшесинской. Вбегает Мария Ильинична Ульянова с телеграммой от брата из Торнео. Ленин приезжает! Надо готовить торжественную встречу. «Ведь сегодня — Пасха, — рассуждал Подвойский. — Предприятия не работают, газеты не выходят, а многие солдаты и матросы отпущены на праздник из казарм… Надо использовать живую связь. Дворец Кшесинской охраняют солдаты броневого дивизиона… С минуту молчу, раздумывая о том, как организовать Ленину достойную встречу, потом предлагаю:

— Давайте выведем к вокзалу броневые машины! Надо показать Владимиру Ильичу, какой боевой силой уже обладает большевистская организация Питера.

Председатель большевистской ячейки броневого дивизиона Елин вздрогнул:

— За вывод боевой машины — военно-полевой суд.

— Надо пойти на это, — отвечает Подвойский, не спуская с него глаз.

3 апреля Бюро ЦК и Петербургский комитет подняли на ноги все районы. У дворца Кшесинской собирались рабочие колонны с собственными оркестрами, флотский экипаж, кронштадтские матросы, которые оттуда колоннами шли к Финляндскому вокзалу. Партячейка дивизиона броневиков, рискуя военным трибуналом, все-таки подогнала к бывшему царскому павильону три броневика[1197]. В порядке подготовки к встрече опубликовали даже одно из ленинских «Писем издалека». Ожидался «разбор полетов».

Каменев, Сталин, Шляпников, Раскольников и Мария Ульянова поехали встречать поезд в Белоостров. Вспоминал Раскольников: «Едва войдя в купе и усевшись на диван, Владимир Ильич тотчас накидывается на т. Каменева.

— Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали… — слышится отечески журчащий голос Ильича, от которого никогда не бывает обидно. — Мы ехали в тюрьму, готовились к тому, что по переезде границы нас немедленно арестуют, — говорит он и затем переходит к дорожным впечатлениям.

Поезд тем временем незаметно подходит к Питеру. Вот наш вагон уже втянулся под навесы длинных пассажирских платформ. Вдоль этой платформы, к которой подходит наш поезд, по обеим ее сторонам, оставляя широкий проход в середине, выстроились матросы 2-го Балтийского флотского экипажа»[1198]. Там же ждали члены ЦК и ПК. Напряжение нарастало. Наконец около половины одиннадцатого вечера раздались паровозный гудок и команда:

— На караул!

Вот он, на площадке одного из вагонов! Темное демисезонное пальто, начищенные, купленные в Стокгольме ботинки, машет черной шляпой. Из-под пальто виднеется темный костюм, белый воротничок рубашки и синеватый галстук. Вот он, «Старик», делу которого большевики посвятили свои жизни. Старику, правда, не исполнилось еще и 47 лет. Ленин — в родной стихии. «Недаром говорили в наших партийных кругах, что «Ильич умеет плавать в волнах революции как рыба в воде»[1199], — поведает Сталин кремлевским курсантам 28 января 1924 года. С перрона под звуки Марсельезы Ленина провели в парадную комнату, где от имени Совета его встречали Чхеидзе и Скобелев. Как всегда, на месте Суханов: «Во главе небольшой кучки людей, за которыми немедленно снова захлопнулась дверь, в «царскую» комнату вошел или, пожалуй, вбежал Ленин, в круглой шляпе, с иззябшим лицом и роскошным букетом в руках. Добежав до середины комнаты, он остановился перед Чхеидзе, как будто натолкнувшись на совершенно неожиданное препятствие.

— Мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне, — приветствует Чхеидзе. — Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии…

Ленин, видимо, хорошо знал, как отнестись ко всему этому. Он стоял с таким видом, как будто все происходящее ни в малейшей степени его не касалось: осматривался по сторонам, разглядывал окружающие лица и даже потолок «царской» комнаты, поправлял свой букет, «довольно слабо гармонировавший со всей его фигурой»[1200]. От ЦК и ПК большевиков несколько слов сказали Шляпников и Коллонтай. Когда приветствия иссякли, Ленин заявил, что пора кончать разговоры о революции, ее пора делать. И прямо через головы встречавших закричал набившимся в павильон рабочим и солдатам:

— Завязалась смертельная борьба! Самую гнусную роль в этой схватке пролетариата с буржуазией играют всевозможные социал-предатели, прихвостни буржуазии. Рабочему классу с ними не по пути[1201].

Чхеидзе и Скобелев с побледневшими лицами сочли за лучшее ретироваться. На площадь. «Ленин вместе со встречавшими его большевиками быстро оказался среди восторженно приветствовавших его рабочих, — зафиксировал Молотов. — Прошло каких-то несколько минут, и Ленин на руках был поднят на один из броневиков, прибывших волей революционных солдат на большую площадь перед Финляндским вокзалом. Памятное зрелище! Был поздний ночной час. Кругом темно. Мрак прорезывает несколько прожекторов, прибывших вместе с броневиками. Прожекторы освещают площадь, на которой тысячи питерских рабочих и солдат радостно приветствуют Владимира Ильича, стоящего на броневике… Он говорил о Февральской революции как о первом этапе и призывал готовиться к новому этапу, к решающему подъему революции. Он закончил словами: