– Ой, боюсь, что поддержат. Узнав, что от нее не приходится ждать наследницы, в народе решат, что и за пришествие Безымянного в ответе Сабран. – Эда села к столу. – Этот шрам у нее на животе и то, что он означает, в глазах многих лишают ее права на власть.

– Все равно она – Беретнет.

– И последняя в своем роду, – отрезала Эда.

Хозяин снабдил их двумя мисками жирного варева и краюхой черствого хлеба. Лот заталкивал в себя еду, запивая элем.

– Пойду умоюсь, – сказала Эда.

Когда она ушла, Лот растянулся на тюфяке и стал слушать дождь.

Игрейн Венц не шла у него из головы. Он с детства привык на нее полагаться. Суровая, но добрая, она внушала детям уверенность, что все будет хорошо.

Хотя он знал, что все четыре года своего регентства она не давала Сабран покоя. И даже до того Венц требовала от маленькой принцессы самообладания, совершенства, безраздельной преданности долгу. В те годы к Сабран не допускали детей, кроме Розлайн и Лота, и то только под бдительным присмотром Венц. Принц Вилстан числился хранителем престола, но ему, погруженному в траур, было не до воспитания дочери. Этим занялась Венц.

И ему вспомнился один случай. Еще жива была королева-мать.

Было морозное утро. Двенадцатилетняя Сабран лепила снежки на опушке Честенского леса. Руки в перчатках, щеки разгорелись. Оба хохотали до колик. Потом они взобрались на заснеженный дуб, устроились на узловатой ветке, весьма озаботив тем рыцарей-телохранителей.

Они залезли почти на вершину. С такой высоты виден был Вересковый дворец. И королева Розариан в его окне – разъяренная даже с виду, со скомканным письмом в руке.

Рядом, заложив руки за спину, стояла Игрейн Венц. Розариан в ярости вылетела за дверь. Лоту это потому так ярко запомнилось, что минуту спустя Сабран свалилась с дерева.

Эда вернулась не скоро, с еще мокрыми от речной воды волосами. Стянув сапоги, она легла на второй тюфяк.

– Эда, – спросил ее Лот, – ты жалеешь, что покинула обитель?

Она уставилась в потолок:

– Я не покинула. Все, что я делаю, я делаю ради Матери. Во славу ее имени. – Эда закрыла глаза. – Но я надеюсь – и молюсь, – чтобы однажды мой путь снова свернул на юг.

Лот, мучаясь от боли в ее голосе, протянул руку. Большим пальцем осторожно погладил ей щеку.

– Я рад, – сказал он, – что пока он ведет на запад.

Она ответила на его улыбку:

– Лот, как же я по тебе соскучилась!

Назавтра они еще до восхода были в седлах. Метель замедляла ход коней, а в сумерках их окружили разбойники.

В одиночку Лот бы не отбился, но яростный отпор Эды заставил их отступить.

Думать о ночлеге не приходилось. Не успели бегущие разбойники скрыться из виду, Эда вновь вскочила в седло, а Лоту оставалось только гнать следом. У Вороньей Рощи они свернули к северо-востоку, вскачь добрались до Южной дороги и, пряча лица, влились в текущий к Аскалону поток фургонов, вьючного скота и повозок. Наконец, к совиной заре, они добрались до места.

Лот придержал коня. В вечернем небе чернели шпили Аскалона. Даже залитый дождем, этот город был светочем его сердца.

Они проехали по Пути Беретнета. Свежий снег, выстеливший улицу, еще не успели истоптать ногами. Лот и в тумане видел, как выщерблена Невидимая башня. С трудом верилось, что на ней побывал сам Фиридел.

Лот чувствовал запах реки Лимбер. Слышал колокола святилища Девы.

– Хочу проехать мимо дворца, – сказала ему Эда. – Посмотрим, насколько усилили охрану.

Лот кивнул.

Каждый городской квартал начинался своими воротами. Ближайший ко дворцу, Королевский, отличался самыми богатыми – высокими, с позолотой, украшенный ликами прежних королев. Пока они подъезжали, улицы, обычно к сумеркам наполнявшиеся спешащими на молебен горожанами, словно вымерли.

Лот остановил коня. На снегу у ворот темнели пятна. Он поднял голову и остолбенел, разглядев две насаженные на пики отрубленные головы.

Одну было не узнать. Почти голый череп. Другую обмазали смолой, но и она не спасла лицо от тления. Уши и нос отгнили. Мухи на бледной коже.

Он узнал только по волосам. Длинные рыжие волосы стекали струями крови.

– Трюд, – выдохнула Эда.

Лот не мог оторвать взгляда. Зимний ветер раскачивал рыжие волосы.

Давным-давно, сидя у огня с Сабран и Розлайн, они слушали рассказы Арбеллы Гленн о Сабран Пятой – единственной в роду Беретнет тиранше, украсившей все дворцовые ворота головами тех, кто не сумел ей угодить. Ни одна королева не смела будить ее призрак, подражая тем деяниям.

– Едем! – Эда развернула лошадь. – За мной.

Они проехали к воротам Южного Стана, заселенного ткачами и торговцами шелком. Быстро добравшись до «Свечи и розы» – лучшей из городских гостиниц, – поручили лошадей конюху. Сойдя с коня, Лот скрючился вдвое. К горлу подступила рвота.

– Лот… – Эда подтолкнула его к двери. – Скорее же! Я знакома с хозяйкой. Здесь безопасно.

Лот забыл, что значит слово «безопасно». В горле стояла вонь падали.

Слуга провел их во двор и постучал. Открыла румяная женщина в пухлом дублете. При виде Эды брови у нее полезли на лоб.

– Ну, – проговорила она, опомнившись, – заходите же.

Хозяйка провела их к себе. И, едва закрыв дверь, обняла Эду.

– Милая, как давно тебя не было, – сказала она. – Девицей клянусь, тебе нечего делать на улицах.

– Иначе нельзя было. – Эда выбралась из ее объятий. – Наш общий друг сказал, что в нужде я найду у тебя убежище.

– Верно сказал. – Женщина поклонилась Лоту. – Благородный Артелот, добро пожаловать в «Свечу и розу».

Лот вытер губы.

– Благодарим за приют, добрая женщина.

– Нам нужна комната, – сказала Эда. – Устроишь?

– Устрою. Но вы, верно, только въехали в Аскалон? – Когда оба кивнули, она взяла со стола пергаментный свиток. – Гляньте вот.

Эда развернула документ. Лот читал, заглядывая ей через плечо.

– Глашатаи каждый день повторяют твое имя и описание, – сказала хозяйка. – Тем, кто видел вас во дворе, я доверяю, но больше ни с кем не заговаривайте. И постарайтесь как можно скорее выбраться из города. – Она вздрогнула. – Во дворце что-то неладно. Девочку объявили изменницей, но я не верю, что королева Сабран могла казнить такую молоденькую.