Плавание до Сиднея прошло без каких бы то ни было происшествий; оглядываясь назад, А-Су вспоминал путешествие лишь как недвижную, тошнотворную пелену тумана, что постепенно редела и отступала, точно приступ мигрени. Когда же корабль начал свой долгий, неспешный заход в широкую, понижающуюся глотку гавани, А-Су, ослабевший, изголодавшийся за многие недели на море, с трудом сполз с койки и выкарабкался на среднюю палубу. Качество света показалось ему очень странным: в Китае свет был иным – тусклее, белее и чище. Австралийский свет сиял желтизной, и яркость его словно бы загустела, как если бы солнце всегда балансировало на грани заката, даже поутру или в полдень.

Причалив в гавани Дарлинг, капитан корабля не задержался ни на минуту, чтобы ноги, привыкшие к морской качке, вспомнили, как ступать ровно и устойчиво; он сбежал по трапу «Палмерстона», зашагал вдоль набережной и, ни разу не обернувшись, нырнул в портовый бордель. Его команда поспешала следом за капитаном; так что очень скоро А-Су остался в полном одиночестве. Он сошел с судна, мысленно взял на заметку местоположение стоянки и торопливо зашагал прочь от моря, наивно решив поближе познакомиться со страной, в которой ему предстоит жить.

А-Су по-английски почти не говорил – в силу той простой причины, что они с Карвером всегда беседовали на кантонском диалекте, а других англоговорящих он не знал. Напрасно высматривал он в порту китайские лица; еще больше удалившись от моря, он часами блуждал по улицам, выискивая хоть какую-нибудь понятную ему рисованную вывеску, хоть один-единственный иероглиф. Ничего, ровным счетом. Наконец он рискнул заглянуть на таможню, где извлек одну из банкнот, засунутых за околыш шляпы, и помахал ею, – может статься, деньги заменят ему язык? Таможенный чиновник изогнул брови, но не успел он и слова вымолвить, как у А-Су вырвали шляпу из рук. Он стремительно развернулся на месте: босоногий мальчишка улепетывал от него что есть мочи. С яростным воплем А-Су кинулся в погоню, но мальчишка оказался проворнее и знал лабиринт улиц как свои пять пальцев; минута-другая – и он сгинул бесследно.

А-Су проискал мальчишку до глубокой ночи. Когда он наконец сдался и вернулся на таможню, тамошние чиновники лишь качали головой, разводили руками, тыкали пальцем куда-то в противоположную морю сторону и разражались потоком слов. А-Су не понимал, на что они указывают и что говорят. В горле у него застрял комок. Под околышем шляпы хранились все его деньги, за исключением одной-единственной банкноты, которую он держал в другой руке; он разом утратил все свои сбережения.

Убитый горем, он снял ботинок, спрятал последнюю банкноту в истертую выемку под каблуком, надел ботинок и вернулся к «Палмерстону». В Сиднее, думал он, есть хотя бы один человек, говорящий на кантонском диалекте.

А-Су опасливо подошел к борделю. Изнутри доносились звуки фортепиано, тембр звучал незнакомо для его уха – уютно и обыденно. Китаец замешкался на пороге, гадая, постучать ли, как вдруг дверь рывком отворилась и в проеме возник человек.

А-Су поклонился. И попытался объяснить как можно учтивее, что желает переговорить с неким Карвером, капитаном «Палмерстона». Человек в дверях отозвался потоком невразумительных звуков. А-Су настаивал, медленно и тщательно проговаривая имя Карвера. В ответ – то же самое. Тогда А-Су попытался изобразить ладонью, что ему желательно было бы обойти этого человека и попасть внутрь, чтобы побеседовать с Карвером самому. Это оказалось ошибкой. Здоровенной ручищей человек сграбастал А-Су за воротник рубашки, оторвал от земли и швырнул на улицу. Падая, А-Су больно ушиб запястье и бедро. Человек закатал рукава и сошел по ступеням. Затянулся напоследок сигарой, легким взмахом руки отбросил ее в сторону, на набережную. И, ухмыляясь, сжал кулаки. А-Су не на шутку встревожился. Он поднял руки, давая понять, что драться не хочет, и взмолился о пощаде. Незнакомец крикнул что-то через плечо – вероятно, какое-то распоряжение, – и секунду спустя в дверях появился еще один человек, с испитым лицом и горбатым носом. Этот второй забежал А-Су за спину, рывком поднял китайца на ноги и заломил ему руки за спину, оставляя незащищенными его лицо и торс. Эти двое обменялись словами. А-Су барахтался и вырывался, но высвободить запястья не получалось. Первый незнакомец, подняв руки к лицу, переминался с ноги на ногу. Легким, танцующим шагом он то надвигался, то отступал – и наконец ринулся вперед и принялся дубасить А-Су кулаками, целя в лицо и в живот. Тот, что держал сзади, радостно завопил. Первый крякнул и отступил – и атаковал снова, в той же манере, обрушив на жертву новый град ударов. Очень скоро в борделе заслышали шум – и гуляки с радостным гомоном хлынули на улицу.

В дверях борделя появился Фрэнсис Карвер. Он давно снял пиджак и остался в измятой рубашке и при синем шейном платке, небрежно завязанном свободным узлом с двумя длинными концами. Подбоченившись, он с раздраженным видом наблюдал за дракой. А-Су поймал его взгляд.

– Mh goi bong ngoh! – закричал он, захлебываясь кровью. – Mh goi bong ngoh!

Фрэнсис Карвер смотрел сквозь него, словно не видя. Ни словом, ни жестом он не выдал, что понимает А-Су. Один из бражников сказал что-то, Карвер ответил по-английски и отвел глаза.

– Pang yao! Ho pang yao!

Но Карвер даже не взглянул в его сторону. Рядом с ним в проеме возникла женщина с волосами цвета меди и скользнула ему под руку; он обнял ее за талию, притянул к себе. Зашептал что-то, уткнувшись ей в волосы. Она рассмеялась; вместе они вернулись в дом.

Очень скоро второй бражник уже не мог долее удерживать тяжесть бесчувственного тела А-Су и уронил его наземь, по-видимому пожаловавшись, что заляпал весь пиджак и манжеты кровью. Первый принялся молотить лежачего ногами, но, по-видимому, это выглядело менее зрелищно в отличие от предыдущей забавы, и вскоре толпа утратила всякий интерес и разошлась. Первый незнакомец напоследок пнул А-Су под ребра носком ботинка и тоже ушел внутрь. Едва он переступил порог борделя, раздался взрыв смеха и снова зазвучало фортепиано.

Избитый А-Су на четвереньках с трудом дотащился до ближайшего переулка, с глаз подальше. Он лежал в тени, чувствуя, как каждый вдох отдается резкой болью, и глядел на ходившие ходуном мачты кораблей. Выплыла луна. Спустя какое-то время на набережной раздались шаги фонарщика, и совсем рядом послышался глухой стук и шипение: зажегся газовый фонарь. Темнота посерела. А-Су опасался, что у него ни одного целого ребра не осталось. Выше линии волос ощущалось что-то липкое и влажное, как губка. Левый глаз заплыл. Встать сил не было.

Но вот в борделе приоткрылась задняя дверь: на камни выплеснулся желтый свет. В переулке раздались стремительные шаги. А-Су услышал, как на булыжник мостовой со звяком поставили жестяную миску, а затем на лоб его легла прохладная рука. Он открыл правый глаз. Рядом с ним на колени опустилась молодая женщина с худым остреньким личиком и выступающими зубами. Бормоча слова, которых он никак не мог понять, женщина окунула тряпицу в теплую воду и принялась стирать кровь с его лица. Ее голос волной накатывал на А-Су; он не сопротивлялся. На незнакомке был крахмальный передник, как носят буфетчицы; она, должно быть, работает там, в борделе, предположил А-Су. Догадка подтвердилась, когда спустя минуту ее громко позвали изнутри и, буркнув что-то себе под нос, она отложила тряпицу и метнулась обратно.