Закончив, Шепард промокнул страницу, взял чистый лист и переписал письмо от начала и до конца, создав копию настолько точную, что варианты пришлось бы сличать долго и придирчиво, прежде чем удалось бы обнаружить ничтожную разницу. Затем он сложил оба листка, запечатал и аккуратно надписал два адреса. Как только воск затвердел, он позвонил в колокольчик, призывая миссис Джордж, и попросил ее кликнуть посыльного дешевой почты – во второй раз за день. Наказ его был тотчас же исполнен.

Явился письмоносец – веснушчатый мальчишка с копной золотистых локонов.

– Это для Левенталя из «Таймс», – приказал Шепард. – Его нужно доставить в первую очередь. А вот это – к Харальду Нильссену, на Аукционный двор, набережная Гибсона. Понял?

– На словах передать что-нибудь? – осведомился мальчишка, пряча однопенсовые письма в карман.

– Только мистеру Нильссену, – отвечал Шепард. – Скажи мистеру Нильссену, чтоб был на работе завтра с утра. Запомнишь? Скажи: никаких претензий, без обид – и никаких к нему вопросов.

Глава, в которой Гаскуан находит общий язык с Фрэнсисом Карвером; Су Юншэн совершает ошибку, а Цю Лун дает мстителю совет.

Обер Гаскуан любил корабли, если можно так выразиться, любовью флотского «салаги». За прошедшие три недели он несколько раз выбирался на Хокитикскую косу – поглазеть на разбитый остов «Доброго пути» и отследить его перемещение, по мере того как его мало-помалу сдвигали все ближе и ближе к берегу. Теперь, когда потерпевший крушение корабль наконец-то вытащили на песок, Гаскуану представилась гораздо лучшая возможность рассмотреть его хорошенько и «салажьим» взглядом оценить масштаб понесенного ущерба. Сюда-то он и пришел, распрощавшись с Мади, – чем еще заняться в воскресный день, он не видел, ведь газеты он уже перечитал, жажды не испытывал, а погода стояла такая ясная и солнечная, что так и тянуло на свежий воздух.

Вот уже несколько часов он просидел, прислонившись спиной к маяку, наблюдая за работами по спасению корабля и вертя в руках испещренный зелеными крапинками камушек; рядом с собою Гаскуан возвел миниатюрный замок, окружил его песчаными валами и понатыкал в них плоской гальки. Когда, где-то после пяти, нежданно сменился ветер, так что воротник прилип к шее, а по спине растеклась знобкая сырость, Гаскуан решил, что пора и домой. Он встал, отряхнулся и как раз прикидывал, развалить ему замок пинком или оставить как есть, как вдруг ярдах в пятидесяти заметил какого-то человека. Незнакомец стоял, широко расставив ноги и с неодобрительным видом скрестив на груди руки; в целом поза его излучала самую мрачную непримиримость, как и платье безрадостно-темного цвета. Он чуть повернул голову, и за долю секунды Гаскуан успел заметить, как глянцево блеснул шрам.

Гаскуан и Фрэнсис Карвер никогда не были официально представлены друг другу, хотя, разумеется, Гаскуан хорошо знал о репутации последнего, главным образом благодаря красочным обличениям Анны Уэдерелл месячной давности в связи с убийством ее нерожденного ребенка. Такой рассказ был более чем веским поводом избегать бывшего капитана всеми доступными способами, но неприязнь Гаскуана стремилась скорее утвердиться в душе, нежели заявить о себе публично; молодому человеку очень нравилось думать, будто его отношение к людям – это лишь ему одному принадлежащий источник, родник, из которого он волен испить или замутить его по своему усмотрению и когда ему заблагорассудится.

Гаскуан подошел к Карверу, загодя приподняв шляпу:

– Простите, сэр, – вы капитан этого судна?

Фрэнсис Карвер окинул его испытывающим взглядом и, выждав мгновение, кивнул:

– Был прежде.

Белый шрам на щеке в одном конце присобрался в складки – так швея, закончив дневную работу, оставляет иголку в ткани; эта иллюзорная иголка почти касалась края губ и словно бы чуть оттягивала их кверху, безуспешно пытаясь вызвать на этом суровом лице улыбку.

– Позвольте представиться – Обер Гаскуан, – проговорил молодой человек, протягивая руку. – Я секретарь в магистратском суде.

– Секретарь? – Карвер вновь просверлил его взглядом. – И какого ж ранга?

– Да совсем невысокого, – признал Гаскуан безо всякого к себе снисхождения. – Секретарь по мелким делам – ничего серьезного – вот разве что изредка страховые иски подворачиваются. Взять хоть вон то судно, например. – Он указал на остов парохода, лежащий на боку у самого речного устья, ярдах в пятидесяти от них. – Мы по этому иску все до пенса выцарапали, хоть и с трудом. Владелец остался весьма доволен: на нем долг висел в пятьсот фунтов.

– Страхование, – кивнул Карвер.

– Да, помимо всего прочего. Я довольно близко знаком с предметом, – добавил Гаскуан, доставая портсигар. – Отец моей покойной жены был морским страховщиком.

– Какая фирма? – осведомился Карвер.

– «Ллойд» – ну, лондонский[57]. – Гаскуан со щелчком открыл серебряный портсигар. – Я отслеживаю продвижение «Доброго пути» последние несколько недель и рад отметить, что из полосы прибоя корабль наконец вытащили. Ну и работка, скажу я вам! Титанических усилий потребовала, не могу не отдать должное стараниям артели… и вашему труду, сэр, ведь это вы тут всем распоряжаетесь.

Мгновение Карвер буравил его взглядом, а затем отвернулся к палубе «Доброго пути». Не сводя глаз с разбитого судна, он буркнул:

– Чего вам надо-то?

– Ни в коем случае не обидеть вас, – заверил Гаскуан, небрежно сжимая сигарету в пальцах, и на миг умолк, повернув руки ладонями вверх. – Право, я вовсе не хотел лезть не в свое дело. Просто я наблюдал за спасением корабля, вот и все. Это редкая удача, полюбоваться на такое судно на твердой земле. Вполне его прочувствуешь, так сказать.

Карвер по-прежнему не сводил глаз с корабля:

– Я о чем: вы, никак, мне впарить что-то хотите?

Гаскуан зажег сигарету и помешкал мгновение, прежде чем ответить.

– Ничуть не бывало, – наконец произнес он, выдувая через плечо белое облачко дыма. – Я ни с какими страховыми агентствами не связан. Это, если угодно, личный интерес. Чистой воды любопытство.

Карвер промолчал.

– Люблю посидеть на берегу по воскресеньям, – добавил Гаскуан, – когда погода хорошая. Но если мое любопытство вам неприятно, вы так и скажите, не стесняйтесь.

Карвер вскинул голову:

– Если нагрубил, не обессудьте.

Гаскуан от извинения отмахнулся:

– До чего ж досадно, когда такой ладный корабль терпит крушение.

– Ладный, это точно.

– Просто замечательный. Это ведь фрегат?

– Барк.

Гаскуан восхищенно прищелкнул языком: