дело о сношениях бояр с Вором. Это дело было поднято в середине октября, если еще не ранее. Гонсевский дознался, что какой-то поп (его называют Харитоном, Иларионом, Никоном) много раз ездил из Москвы от бояр к Вору в Калугу и обратно и возил Вору письма от князей Голицыных, Воротынского и Александра Федоровича Жирового-Засекина. Попа пытали 15 (25) октября, и он, выгораживая князя А. В. Голицына, о других упорно повторял, что они были в тайных сношениях с Вором. Гонсевский имел сведения, что войска Вора должны были, по тайному соглашению с москвичами, напасть на Москву ночью 28–29 октября, побить поляков с их друзьями и захватить Мстиславского. Поэтому пан ввел в Кремль несколько сот немцев, приготовил орудия на стенах и, приведя Москву в осадное положение, взял управление городом в свои руки, «nemine contradicente». Нельзя, конечно, распутать это дело и сказать, кто и в чем был виноват. Поляки впоследствии указывали, что это дело велось гласно и попа в Москве пытали сами бояре, и пытали «не тайно, но созвав многих дворян и гостей и старост и соцких». Бояре же в ответ утверждали, что это дело «затеяли» и вора-попа научили на бояр поляки. А князь В. В. Голицын под Смоленском громко протестовал против оговора попа Харитона и против поверивших ему бояр: на них он хотел «Богу жаловаться» и в своем бесчестье государю бить челом. Ясно, однако, то, что Гонсевский очень ловко воспользовался возникшим против бояр подозрением. Он заставил, ввиду военной опасности, московскую администрацию передать в его руки особые полномочия и полную власть над московскими крепостями. Он даже арестовал князей А. В. Голицына, И. М. Воротынского и А. Ф. Засекина. Остальные же бояре, хотя и не были «даны за приставов», однако чувствовали себя «все равно что в плену» и делали то, что им приказывали Гонсевский и его приятели. От имени бояр составлялись грамоты, боярам «приказывали руки прикладывать – и они прикладывали». При боярах «изменники» распоряжались царской казной и продавали ее, а бояре «лишь только сидели да смотрели». Новые, вовсе худые люди злорадно издевались над попавшими в неволю боярами, а старых дьяков они «отогнали прочь». Один из этих «старых», Григорий Елизаров, убежал в это время «от беды и нужды» в чернецы в Троице-Сергиев монастырь, а потом в Соловки. Другие томились в Москве. «Бог видит сердца наши, – говорили впоследствии бояре, – в то время мы все живы не были». Зато были «живы» люди неродословные, желавшие получить себе честь выше меры хотя бы службой Сигизмунду. С наивной наглостью обращались к королю за боярством такие люди, каковы были, например, рязанские дворяне Ржевские, служившие с города по «выбору». Они лгали королю, будто их «родители преж сего бывали у великих государей в боярех и в окольничих и в думных», и просили короля пожаловать одного из них в бояре, а другого в окольничие, чтобы им «пред своей братьею в позоре не быть!». Вокруг поруганного боярства и ниспровергнутой думы начиналась политическая вакханалия меньшей «братьи», желавшей санов, власти, богатства и думавшей, что ей легко будет завладеть Москвой путем унижения и измененного раболепства перед иноверным победителем[200].

Итак, временное московское правительство, образованное после свержения Шуйского и состоящее из думы «седмочисленных бояр» и Земского собора при ней, совершенно распалось к исходу 1610 года. Думая достигнуть равноправной унии Московского государства с Речью Посполитой, оно привело свою родину к зависимости от чуждого правительства Сигизмунда. Король, утверждая свою власть над Москвой, постарался подчинить своим видам обе части московского правительства: и ту, которая явилась под Смоленск в его стан просить о воцарении королевича, и ту, которая осталась в столице править делами. Последнюю он насильственно заменил заранее составленным кружком тушинских дельцов, которые и стали действовать в Москве, опираясь на вооруженную польскую силу. Великое же посольство, представлявшее собой часть Земского собора, король лишил его земского значения, распустив, за немногими исключениями, всех представителей земщины и оставив при себе лишь главных послов с отдельными лицами их свиты. Королю оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить себя, вместо сына, московским царем: надлежало организовать в Москве новый совет «всея земли» и заставить его сдаться на королевскую волю. Таким образом, свободная уния с Речью Посполитой могла очень скоро перейти в формальное подчинение ей.

Такой исход имела первая попытка создать государственную власть, разрушенную Смутой. Она вышла из среды московского боярства, получившего в ту пору правительственное значение, и завершилась полным падением и унижением этого самого боярства. На смену разбитого в борьбе класса должны были выйти другие общественные слои, способные продолжать борьбу за порядок. Но, как увидим, им необходимо было ранее организоваться, а это дело требовало времени и тяжелых усилий.

III

Значение польской диктатуры для московского боярства. Падение боярства поднимает авторитет патриарха. Личность патриарха Гермогена. Его положение при Шуйском и во временном правительстве 1610 года. Перелом в народном сознании и его влияние на Гермогена. Борьба Гермогена против короля. Грамоты патриарха о восстании

Опыт восстановления государственного порядка под властью инородного государя был последним политическим актом в истории московского боярства. Если бы дело удалось, седмочисленные бояре стали бы родоначальниками правящего класса, составленного из представителей обеих сторон московской знати, как родословной, так и дворцовой, и имевшего участие во власти на основании точно определенного права. Но опыт боярства не удался, затеянная им уния с Литовско-Польским государством привела бояр в королевскую неволю, и это послужило окончательным ударом, навсегда погубившим политическое значение и боярского класса и боярской думы. К началу 1611 года все вожаки различных групп боярства оказались во власти Сигизмунда. Главы княжеской реакции в Москве, князья Шуйские и В. В. Голицын, были прямо-таки в польском плену. С ними оказался и главный человек романовского рода – Филарет. Прочие видные княжата – И. М. Воротынский и А. В. Голицын, Ф. И. Мстиславский и И. С. Куракин – терпели не лучшую долю. Первые два сидели в Москве «за приставами», а последние принуждены были, с большей или меньшей искренностью, служить Гонсевскому и его русской и польской челяди. Остальные члены думы, второстепенные по их родовому или личному значению, потеряли всякое влияние на дела и общество. Население Москвы и всего государства видело полное распадение думы и чувствовало, что, по слову современника, «оскудеша премудрые старцы и изнемогоша чюдные советники и отъя господь крепкие земли». Общество считало одних бояр страдальцами, других – изменниками и понимало, что отныне боярская дума перестала быть руководительницей общественной жизни и правительственной деятельности.

Но если пало боярское правительство, если земский совет, бывший при боярах, был разогнан «изменниками» или милостиво распущен Сигизмундом из