по отправлению послов и их огромной свиты к королю, бояре поставили на очередь вопрос о занятии московских крепостей «литвою». По русским воспоминаниям, начали об этом «мыслить» какие-то «от синклит четыре человека», а по польским, особенно красноречиво говорил об этом И. Н. Романов, «яко человек добрый, правдивый». Обсудив дело и убедив патриарха допустить «литву» в столицу, бояре открыли Жолкевскому ворота Кремля. Последствия такой оплошности не замедлили сказаться. Не бояре стали владеть делами в Москве, а то войско, из которого они думали создать себе опору и орудие. В Москве водворилась военная диктатура польских вождей, под тисками которой бояре, по их словам, «в то время все живы не были». Это был естественный исход из того политического хаоса, в каком находилась тогда Москва. Хотя и небольшая численно, но организованная сила польско-литовского войска до времени сознавала себя единственной действительной силой в Москве и служила, конечно, не московским боярам, а своей родине и собственным интересам[195].

Такой исход теперь может казаться естественным и вполне понятным. Тогда же он был непредвиденным и неожиданным. Он был осложнен большой путаницей политических и общественных отношений, которая мешала московским людям понять свое положение и определить направление своих действий. Прежде всего, условия избрания Владислава не были, как известно, приняты Сигизмундом, и король желал собственного воцарения на московском престоле. Если бы он заявил свое желание даже с полной откровенностью, оно вряд ли могло бы быть обсуждаемо и принято в боярской думе или в посольском стане под Смоленском. Дума и другие элементы власти, бывшие в самой Москве, не составляли в ту минуту всего правительства, точно так же, как и «великое посольство» с частью Земского собора, бывшее у короля. Вместе они составили бы полномочное правительство, или «всю землю», – тот «совет всея земли», который избрал Владислава и, пожалуй, мог бы перевести его полномочия на Сигизмунда. Порознь они не видели возможности действовать. Именно в этом смысле и говорил свои знаменитые речи князь В. В. Голицын под Смоленском. Получил он от имени бояр приказания, противоречившие наказу, данному послам от всяких чинов «служилых и жилецких людей» 17 августа, – и отказался повиноваться боярам. Он говорил, что «отпущали нас к великим государем бита челом патриарх и бояре и все люди Московского государства, а не одни бояре… а от одних бы бояр я, князь Василий, и не поехал; а ныне они такое великое дело пишут к нам одни, мимо патриарха и всего освященнаго собора и не по совету всех людей Московского государства»… «Как патриарховы грамоты без боярских, так и боярские без патриарховых грамот не годятся (говорили за Голицыным все послы); надобно ныне делати по общему совету всех людей, а не одним бояром, всем государь надобен, и дело нынешнее общее всех людей». Так послы выражали понятие о том правительстве, которое их послало и частью которого сами они были. Казалось бы, московским боярам ввиду таких речей легко можно было решиться на то, чтобы созвать новый Земский собор в Москве и его именем приказывать «великим послам». Однако поступить так было немыслимо, ибо все знали, что прежний собор, давший санкцию избранию Владислава, не был распущен, а только разделился, и часть его действовала при послах под Смоленском. Там, в посольском стане, происходили даже общие соборные совещания послов от боярской думы «с митрополитом Филаретом и со всеми людьми», которые были с послами «с Москвы ото всее земли посланы». Таким образом, ни бояре без послов, ни послы без бояр не могли принимать решений за всю землю, и обеим частям московского правительства оставалось только твердо держаться статей сообща ими принятого договора 17 августа. Поэтому все старания Сигизмунда заменить своей собственной кандидатурой кандидатуру его сына на московский престол должны были разбиться о пассивное сопротивление московских людей, сознававших, что нет законного пути для удовлетворения королевских вожделений, пока московское правительство останется разделенным. Это сознавали, очевидно, и дипломаты Сигизмунда. Они, как известно, приняли меры к тому, чтобы отправить обратно в Москву сопровождавших посольство «дворян из городов». Уже в то время, когда Жолкевский ехал из Москвы к королю, то есть в октябре 1610 года, он встречал служилых людей из посольского конвоя, которые от бескормицы и насилий «во множестве ехали обратно в столицу». Но это был пока конвой. В декабре же Сигизмунду удалось соблазнить большинство посольской свиты и склонить к отъезду в Москву более сорока человек дворян, стрельцов, подьячих, гостей и торговых людей из числа тех, которые были «с послы», то есть принадлежали к составу Земского собора. С послами остались всего до двадцати дворян. Смысл этого раздробления посольства заключался в том, что с удалением из него сословных представителей посольство теряло значение части Земского собора и превращалось в случайную группу политических упрямцев, с которыми можно было более не церемониться. Отослав в Москву думного дворянина Сукина, архимандрита Евфимия, келаря Авраамия Палицына и прочих членов посольства, Сигизмунд давал возможность московским боярам собрать вокруг себя новый совет «всея земли» и принять с ним вместе новые условия унии с Речью Посполитой, более приятные для самого короля Сигизмунда. Казалось, препятствие было устранено, и Москва могла признать над собой королевскую власть, если бы боярское правительство этого захотело[196].

Но к тому времени, когда распалось великое посольство в королевском стане, в Москве распалось и боярское правительство. Оно было заменено совершенно новым правительственным кружком, которому не под стать было созывать Земские соборы и действовать именем «всея земли». Вот как произошла эта печальная смена. Нам уже известен тот кружок тушинских бояр и дьяков, который прежде других русских людей перебежал из Тушина к Сигизмунду и стал ему служить. «Боярами» в этом кружке были М. Г. Салтыков с сыном Иваном, происходившие из «сенаторского рода», затем князья Ю. Дм. Хворостинин и В. М. Масальский, наконец, люди дворянской среды: Н. Вельяминов, И. Безобразов, Л. Плещеев. За ними стояли люди без роду и племени, «самые худые люди», по позднейшему официальному определению. Это были дьяки и мужики, которым было нечего терять, зато была надежда многое приобрести. Совместная служба Вору и согласный переход к королю свели этих совсем различных и далеких друг от друга людей в один круг, о котором король Сигизмунд постоянно выражался в грамотах в таком смысле, что они королю «почали служити преж всех», «верне пред тым служили королевскому величеству и сыну его государю королевичю и ныне служат верне». Это было их отличием и заслугой перед королем, который благоволил к своим первым по времени слугам и склонен был им доверять. Когда Москва присягнула Владиславу и била о