верительные грамоты к королю и королевичу. При послах состояли: представители московских придворных чинов и московских дворян, всего семь человек; затем «дворяне с городов», всего около 40 человек из 34 уездов (от Галича до Орла и от Великого Новгорода до Рязани); стрелецкий голова и семь стрельцов московских; несколько «приказных людей», подьячих; один гость и пять торговых людей; наконец, «дворцовые люди», чарочник и сытник. Это был как бы маленький Земский собор. Если бы к данной наличности городских дворян, стрельцов и торговых людей присоединилось то число духовных лиц, думных и придворных людей, дворцовой служни и гостей, какое обыкновенно созывалось в XVI веке в царские или патриаршие палаты на Земские соборы, то образовался бы нормальный состав тогдашнего Земского собора. Это обстоятельство позволяет высказать мысль, что в 1610 году в Москве действительно существовал организованный для царского избрания земский собор, хотя, быть может, и не такого состава, какой был желателен боярам. От этого собора «от всея земли», как выражался под Смоленском князь В. В. Голицын, были отправлены под Смоленск, во-первых, поголовно малочисленные сословные группы и, во-вторых, по выбору представители групп многочисленных. Таким образом, к королю поехала значительная часть Земского собора – факт, повторение которого наблюдается в 1613 году, когда избравший царя Михаила собор переехал почти весь к новому государю и был с ним и на его «походе» к Москве. Эта мысль о соборе 1610 года не кажется нам окончательно доказанной, но предпочтительнее верить ей, чем тому, что бояре, громко ссылаясь на общий «совет и приговор», брали на душу ничем не прикрытую ложь. Такое толкование было бы не только легко, но, пожалуй, и легкомысленно[193].

После сделанных замечаний обстановка избрания на московское царство королевича может быть представлена в таком виде. Совет бояр, принадлежавших к обеим сторонам московской знати, решился на избрание Владислава и обсудил условия этого избрания. Свое решение он сообщил Земскому собору, составленному обычным способом из тех общественных элементов, какие нашлись в ту минуту в самой Москве. Собор послушно пошел за думой и утвердил сделанный ею выбор и выработанные ею условия. Оставаясь действительными руководителями дел и хозяевами положения, седмочисленные бояре получили в соборном приговоре формально правильную санкцию своих действий и имели право сказать Жолкевскому, что действуют именем всего государства и имеют полномочия «ото всех чинов». Это, однако, не значило, чтобы все московское население желало того же, чего желали его правители. В смутные дни государственного переворота в Москве раздавались голоса и за избрание на престол кого-либо из бояр и даже за признание Вора. Московское духовенство и простонародье, по свидетельству Жолкевского, мало сочувствовали унии с Польско-Литовским государством. Однако до поры до времени сила и власть были еще на стороне бояр. Зная о существовании оппозиционных течений в московской массе, бояре думали утишить их скорейшим окончанием дела с Владиславом. Они поторопились не только заключить договор с гетманом, но и ввести его войска в самую Москву.

Теперь не требует особых объяснений, кем именно был редактирован московский договор об избрании Владислава. Это был боярский договор, санкционированный Земским собором случайного состава. В тексте договора должно было отразиться политическое настроение самого высокого боярского круга, из представителей которого составилась Семибоярщина. В ней было пять княжат отборных фамилий и два боярина из старинного боярского рода Федора Кошки. Такая среда неизбежно должна была обработать договор в духе строгих правительственных традиций. И действительно, читая текст договора с Жолкевским, подписанный 17 (27) августа, и наказ, данный тогда же послам королю от имени Земского собора, мы видим твердое желание охранить и обеспечить основы московского церковного, государственного и общественного порядка от всяких потрясений со стороны не только польско-литовского правительства, но и московских новаторов. Все подробности, внесенные в февральский договор тушинскими боярами и дьяками о людях «меншего стана» и о свободе выезда за московский рубеж, исчезли в боярском договоре. Взамен отвергнутых новинок бояре дали более обстоятельное и подробное определение действовавшего в Москве порядка, указав всем «станам» соответствующее, с боярской точки зрения, место. Оградив национальную московскую самобытность прежде всего требованием, чтобы королевич принял православие, бояре очень точно указали и границы правительственной власти королевича. Он должен был править с боярской думой и Земским собором. «Если суд и установление новых податей были предоставлены боярской думе, то к законодательству призывалась вся земля» – так определяет сферы думы и собора Б. Н. Чичерин, когда характеризует договор 17 августа. Бояре в договоре не забыли и себя, сделав оговорку, чтобы «московских княжецких и боярских родов проезжими иноземцы в отечестве и в чести не теснити и не понижати». Словом, договор 17 августа был еще консервативнее и аристократичнее февральского договора, хотя в общем и тот отличался явным национально-охранительным направлением. Ограничение личной власти будущего монарха исходило в обоих договорах именно из этой национально-охранительной тенденции. Оно не переделывало государственного порядка и не создавало нового строя политической жизни. Оно только узаконяло обычный боярский и земский совет как гарантию сохранения старого строя московской жизни от покушений иноземной и иноверной власти. Не политическая теория, а национальное чувство диктовало эти «ограничения» и в тушинском таборе, и в Московском Кремле[194].

II

Слабость временного правительства и его распадение. Образование в Москве новой думы и администрации из приверженцев короля. Состав и характер новой правительственной среды. Роль Гонсевского в Москве. Цели и результаты королевской политики

Если бы боярам удалось привести в исполнение их замыслы и осуществить предположенную ими унию с Речью Посполитой, договор 17 августа составил бы предмет их гордости. Без сомнения, он был обдуманно составлен и точно определял основания политического порядка при новой, иноземной династии. Но обстоятельства не дозволили боярской думе остаться во главе положения. У бояр не было силы и влияния, чтобы сдержать и подавить народное движение в Москве, и бояре боялись распущенной московской толпы, в которой замечалась наклонность к Вору. Московский гарнизон, численность которого Жолкевский полагал свыше пятнадцати тысяч, быстро таял оттого, что приходилось из его состава выделять большие отряды для сопровождения посольства к королю и для «посылок» в города. С другой стороны, и в самом гарнизоне были ненадежные для бояр элементы. Тотчас после договора с Жолкевским, «на третий день по крестном целовании», начались отъезды из Москвы к Вору. Дворяне Михайло Богучаров и Федор Чулков «с товарищи» и многие другие убежали из Москвы к Самозванцу и старались «иных московских молодших людей на зло приводити». Единственной твердой опорой только что установленного порядка боярам представлялись войска Жолкевского. Когда окончились хлопоты