Дождь иссяк, но с желоба дробинами падали, громко разбивались о дорожку, сверкучие капли. Выкупанный осокорь празднично белел. А в другой стороне, на леваде, туманчик цеплялся за ветки верб. Ни огород, ни деревья не затопило. И, повеселев, Лидия зашлёпала по мощенке, по мелким лужицам. Перед дверью дровяника, на размокшей земле, она увидела два следа, отпечатанных подошвами армейских ботинок. Дверь со сдвинутым засовом покачивал ветер. Недоумение и страх пригвоздили на месте. Кто мог позариться на последние дровишки? Только нездешний. Она попятилась к базу, сдёрнула с огородки вилы. Надеясь, что злоумышленник всё же ушёл, Лидия рывком отдёрнула щелистую дверь.

— Кто здесь? — спросила отрывисто, грозно.

Из призрачного сумрака, из-за перевёрнутой тачки показалась большая лохматая голова. Окатила оторопь, — вспомнилось, как рассказывала о домовом. Через мгновение к ней шагнуло, встав в полный рост, человекоподобное существо, как показалось, в шерсти. В упор уставились на неё, блеснув, осколки одичалых глаз.

— Я есть Гервиг, — проскулило это жуткое, на сатану похожее создание, расправляя на плечах старую закошлатившуюся попону, найденную в дровянике. — Не прохонять менья, Лида... Я не есть фор! Я бешать Дрезден... Мнохо фота! Я искать тебья. Мишя сказать: дом и большой дерефо...

Только теперь она с недоумением узнала одного из пленных немцев, которых подкармливала прошлой осенью. На неё смотрел жалкий, полубезумный оборванец. Смуглое лицо в густой щетине, горбатый нос, углисто-черная шевелюра взаправду делали его похожим на захудалого чёрта. Одет этот бродяга был убийственно легко: короткая шинелька с болтающимся на пуговице хлястиком, грязные форменные штаны, дырявые ботинки.

— Как ты нашёл меня? — растерянно вымолвила Лидия, оценивая происходящее и холодея от мысли, что беглеца найдут в её дворе.

— Мишя! Мишя прифет передать! Дом и большой дерефо... Я малшик спросить, — он сказать.

Лидия с досадой вспомнила, что когда-то дядька Мишка Наумцев, ездивший в Пронскую, передавал поклон от пленного. Он, длинноязыкий, зачем-то и объяснил, где она живёт.

— Я не поняла... Ты удрал? Сбежал из-под конвоя? — посуровела Лидия, в которой боролись жалость и непримиримое желание немедленно выгнать сумасброда.

— Да! Бешать...

— Вот что, друг любезный, — объятая решимостью, строго сказала Лидия. — Выходи и чеши-ка подальше! А лучше в сельсовет. Добровольно сдайся. Всё равно от милиции не скроешься.

Гервиг вдруг скакнул назад и стал объяснять по-немецки, как будто хозяйка могла понять.

— Das ist nicht moglich! Jch will zu Hause unsinnig. Dort sind Eltem und liebe Lotta! Jch gehe nachts[55].

— Какой там дом... — осадила Лидия, услышав знакомое со школы слово.

— Mein Vater sagte: wenn etwas schwer und miihsam ist, versuch’s, anstatt zu klagen[56].

— Ну, довольно! He лопочи! Я не понимаю. Выходи! — сердито крикнула Лидия. — Шнель!

Измождённый голодом, сгорбившийся скиталец вылез в дверь, как-то потешно, высоко поднимая колени. Лидию обожгли звероватые, воспламенённые злобой глаза. Запоздало осенило, что он на краю помешательства. В рваной шинелишке собрался домой, в Германию.

Косясь на Лидию, на выставленные вилы, пленный бочком двинулся вдоль стены. И вдруг остановился, закрыв лицо бледными ладонями, зарыдал. Лидии стало не по себе, она смешалась. А хитрец, уловив это, бросился на неё отчаянным прыжком! Она с испугу дёрнула руками. Боковое остриё тройчаток впилось немцу в бедро. Боль откинула Гервига назад, он схватился за рану. И тут же, затравленно оглянувшись, припадая на здоровую ногу, похромал к зарослям краснотала. На леваде ещё раз оглянулся. И столько обиды, тоски было в плачущих его глазах, что Лидия отвернулась. На заострённом жале вил рдела ягодка крови...

2

В колхозном саду, млеющем в солнечном мареве, в затишке, упоительно пахло яблоневой и вишнёвой корой, дымом костров. В дивную музыку сливались возбуждённые голоса птиц. Ватага садовниц хлопотала с утра, подгоняемая бригадиром — дедом Акимом, недавно вернувшимся из эвакуации в хутор. Он ворчал, лез женщинам под руки, делал замечания. Казачки в долгу не оставались. Стоило кому-то одной затянуть мелодию, как подруги дружно поддерживали. Песня крылатилась, крепла, хор звучал всё слаженней. И Аким Иваныч, поначалу требовавший прекратить пение, исподволь остывал. Смолкал, отходил в сторонку. И нередко замечали садовницы в глазах бригадира неведомую печаль...

В этот день Лидия работала молча, выглядела нездоровой. Черенок двуручной пилы, которой они с тёткой Степанидой Слядневой обпиливали ветки, выпрыгивал из её ладони, шатался туда-сюда. Не давалась почему-то и обрезка: секатор на жердине то и дело проплывал мимо верхушек деревьев с паутинными скрутками червей, щёлкал по воздуху. Неладное с ней заподозрил и дед Аким, отрядил Лидию жечь костёр... Волчьей хваткой держала душу необъяснимая вина. Нет, она не сомневалась в своей правоте. Этот обезумевший немец совершил побег. С какой стати она должна его укрывать? Наоборот, была обязана позвать людей и задержать преступника! Лидия этого не сделала и за сокрытие факта появления его в хуторе может быть привлечена к уголовной ответственности. Эти понятия из юридического лексикона она хорошо запомнила в лагере... Теперь же, додумывая, что у него есть родители, жена или любимая, а может, и ребёнок, которые ждут так же, как она Якова, надеются на возвращение, — Лидия сочувствовала несчастному парню. И его попытка напасть уже не казалась такой опасной, как утром. Нехорошо, не по-христиански вышло. В этой жизни, вероятно, не спасёшься небесными заповедями...

На полнеба разметало закатный пепел, — гривастые тучи с пламенеющими краями ускользали за горизонт. Смутный отсвет лежал и на земле. Вдоль дороги, ведущей в хутор, кровянисто отблёскивали лужи. Лидия с тревогой смотрела на хаты, на речную излуку впереди. Подруги увлечённо судачили. И почему-то ни у кого не вызвала особого интереса новость, привезённая в полдень водовозом Антипом. Сцеживая питьевую воду в железный бак, он поправлял свои толстые, как лупы, очки, вытягивал востроносую мордочку и был неудержим в глуповатой оживлённости:

— Шустрят милиционеры по всему хутору! Бегляка-немца шукают. Удрал из райцентра. И овчарка у них — у-у-у! Гавкает, аж страшно! Милиционеры с двух улиц зашли, чешут гребёнкой! По-над речкой секлетарь сельсовета с компанией загоняют, навроде щурят в гузырь. Теснят фашиста! Им и приказ дан: убивать на месте!

— А ты откуда знаешь? — засомневалась тётка Варвара Наумцева.

Антипушка забил чекой деревянную бочку, важничая, залез на сиденье, отвязал с грядки вожжи.

— Немец, дурак, вчера перед вечером к затопленному мосту припёрся, у пацанов расспрашивал, кто где живёт. Секлетарю сын донёс, а тот уже знал, что фриц сбёг...