С Гревской площади доносился рев толпы. Дантон плеснул себе коньяка и стоял, нянча бокал в ладони. Затем распустил галстук, который незадолго до этого тщательно затянул в Кур-дю-Коммерс. Щека дергалась, во рту пересохло. Его замутило, он сделал глоток – тошнота прошла.

Королева протянула руку, Мандат ее поцеловал.

– Обратно я не вернусь, – произнес он фразу, приличествующую случаю. – Приказ командиру дежурного батальона на Гревской площади. Атаковать с тыла и рассеять толпу, направляющуюся к дворцу.

Он чиркнул подпись. Его конь ждал. Командир батальона получит приказ через несколько минут. В мэрии Мандат направился в свой кабинет. Ему было велено явиться с докладом, но вскоре он понял, что докладывать некому. Он прикинул, не лучше ли запереть дверь, но это было недостойно солдата.

– Россиньоль, благодарю вас, – сказал Дантон. Он разглядывал приказ Мандата, который полицейский комиссар округа передал ему в руки. – Давайте дойдем до его кабинета и попросим Мандата объяснить новой Коммуне, почему он приказал войскам выступить против народа.

– Я отказываюсь отвечать, – сказал Мандат.

– Вы отказываетесь.

– Эти люди – не городская власть. Не Коммуна. Они повстанцы, преступники.

– Я усугублю их преступления. – Дантон потянулся вперед, схватил Мандата за лацканы и приподнял над полом. Россиньоль ловко конфисковал рапиру Мандата, перехватил рукоять и ухмыльнулся.

За дверью Мандат оказался в кольце враждебных лиц. На него накатил ужас.

– Не сейчас, – сказал Дантон. – Еще рано, друзья. Положитесь на меня, я справлюсь. – Он сильнее сжал лацканы. – Продолжайте отказываться, Мандат, – сказал он и со смехом потащил врага в тронный зал, где собралась новая Коммуна. Все стало как в детстве – просто, понятно и никто не упрекнет тебя в жестокости.

Пять часов дня. Антуанетта: «Надежды нет».

Пять часов дня. Габриэль начала вздрагивать.

– Меня тошнит, – сказала она.

Луиза Робер принесла таз, пока Люсиль подбирала волосы Габриэль с плеч и лба. Когда приступ миновал, они положили Габриэль на диван, отставили таз в сторонку, подложили подушки ей под спину и промокнули виски платком с лавандовой водой.

– Вероятно, вы догадались, – сказала Габриэль. – Я снова беременна.

– О Габриэль!

– Обычно в таких случаях поздравляют, – мягко промолвила она.

– Но так скоро! – простонала Люсиль.

– А чего вы хотели? – пожала плечами Луиза Робер. – Ты либо рожаешь, либо используешь английский плащ, выбирай.

– Что такое английский плащ? – спросила Габриэль, обводя обеих стеклянным взглядом.

– Хватит вам! – воскликнула Луиза с презрением. – Что такое de facto? Что такое английский плащ? Ох уж эти мне благородные дикарки!

– Простите, – сказала Габриэль, – но я не в состоянии поддерживать этот разговор.

– И не надо, – сказала Люсиль. – Реми знает все об английских плащах, но у женатых они не в ходу. Предположу, что в особенности у Жорж-Жака.

– Мы не горим желанием слушать ваши предположения, мадам Демулен, – сказала Луиза. – Особенно в этом вопросе.

Слезинка задрожала на ресницах Габриэль.

– Вообще-то, я не против быть беременной. Он всегда радуется. И к этому привыкаешь.

– Если так пойдет, вы родите восьмерых, девятерых, десятерых, – сказала Луиза. – Когда срок?

– Думаю, в феврале. Еще не скоро.

– Идите домой, поспите пару часов.

Мятущееся пламя факелов в три часа ночи, ругательства бойцов, скрип и грохот орудийных лафетов.

– Поспать? – переспросил Камиль. – Приятное разнообразие. Вы будете во дворце?

Дантон дохнул перегаром ему в лицо.

– Что мне там делать? Национальные гвардейцы подчиняются Сантерру, у нас есть Вестерманн, предоставим действовать профессионалам. Когда-нибудь я сумею внушить вам, что не стоит идти на неоправданный риск?

Камиль прислонился к стене и закрыл лицо ладонями.

– Толстые адвокаты сидят в конторах, – сказал он. – Как это возбуждает.

– Это возбуждает любого нормального человека, – сказал Дантон. Ему хотелось взмолиться, только бы все закончилось хорошо, только бы у нас получилось, только бы дожить до рассвета. – Господи, Камиль, да ступайте вы домой. И я решительно возражаю против того, чтобы вы перевязывали волосы этой тряпкой.

Маркиз де Мандат был допрошен новой Коммуной и заперт в мэрии. На рассвете Дантон решил, что узника следует перевести в тюрьму Аббатства. Он стоял у окна и смотрел, как дюжий гвардеец ведет его вниз по ступеням.

Он кивнул Россиньолю. Тот высунулся из окна и застрелил маркиза.

– С меня довольно, – сказала Люсиль, – сменим декорации.

Три женщины, захватив кое-какие пожитки, заперли двери и спустились в Кур-дю-Коммерс, направляясь в комнаты Люсиль, где им снова предстояло стать узницами, только на новом месте, Улицы были пусты, воздух свеж и почти прохладен. Жара начнется через час. Я никогда не чувствовала себя такой живой, думала Люсиль. Бедная, обманутая корова привалилась к моему правому плечу, ведьма с птичьими костями – к левому. Одна чересчур тяжелая, другая невесомая – на ступенях Люсиль пришлось направлять их шаги.

При виде женщин служанка Жанетта старательно изобразила изумление.

– Постели мадам Дантон, – распорядилась Люсиль.

Жанетта, уложив Габриэль на диван в гостиной, подоткнула ей одеяло. Габриэль, которой хотелось, чтобы в кои-то веки с ней нянчились, откинула голову на подушки, пока Луиза Робер вынимала шпильки из волос, и они теплой тяжелой волной падали на подлокотник и ковер. Люсиль принесла гребень и, преклонив колени, словно грешница, принялась расчесывать длинные пряди наэлектризованной гривы. Габриэль лежала, закрыв глаза, воин, выбывший из строя по ранению. Луиза Робер устроилась на синей кушетке и подобрала ноги. Жанетта принесла ей одеяло.

– Ваша мать очень ценит этот предмет мебели, – заметила Луиза, обращаясь к Люсиль. – Она всегда говорила: никогда не знаешь, когда он пригодится.

– Если что-нибудь понадобится, зовите меня.

Люсиль направилась в спальню. По пути она сделала крюк, чтобы прихватить бутылку, в которой оставалось дюйма на три выдохшегося шампанского, и уже собралась глотнуть, но сообразила, какое оно гадкое. Казалось, бутылки откупоривали неделю назад.

От одной мысли ее замутило. Сзади возникла Жанетта, и от неожиданности Люсиль подпрыгнула.

– Прилягте, милая, – сказала служанка. – Незачем стоять столбом.

Суровая складка вокруг ее губ говорила: вы же знаете, я тоже люблю вашего мужа.

В шесть часов вечера король решил устроить смотр Национальной гвардии. Он спустился во внутренний двор дворца. На короле был темно-лиловый сюртук, шляпу он держал под мышкой. Затея оказалась неудачной. Дворяне перед входом в его покои падали на колени, когда он проходил мимо, и бормотали клятвы верности, но гвардейцы оскорбляли его, а канонир потряс кулаком прямо перед королевским лицом.