— Сына, — еле слышно сказала она.

— Или ключ?

— Папа и мама, они ведь сойдут с ума… — жалобно забубнила Маша.

— Сына или ключ?

— Миша же любил свою жену и был счастлив с ней. А когда не был… Он выбрал сам. Он стал гением, — почти заплакала она, понимая уже, что ее решение было предопределено, а вопрос о выборе — риторическим.

Тот, кто забрал у нее ключ, знал, кого она изберет.

— А Савва ничего не выбирал. Он не виноват. Его смерть незаслуженна!

— Смерти нет, — напомнил Демон устало. — Ее не существует. В природе.

— А это тогда что? — махнула рукой она в сторону беломраморной Елены Осiевны Гарновичъ.

— Это ваш эгоизм, ваш страх и ничтожество, — с достоинством выговорил он. — Вы слишком дорожите своим «Я». И строите памятники, чтобы сохранить хотя бы память о нем, и плачете, когда их сравнивают с землей, потому что нет ничего страшнее для вашей гордыни, чем мысль, что вы станете кормом для червей. Но Кылына осознала истину… Истинная гордыня — в смирении!

— Это истина? — смешалась Маша.

— Уроборос, — потянулся он к ее шее. — Змея, пожирающая собственный хвост! Символ бессмертия природы, которая вечно порождает себя сама, убивает и возрождает вновь. Ибо все в ней уравновешенно. И все едино, и не смерть — стать землей, червем, огнем… Вы одни отделяете себя от Великой Матери. Вы придумали смерть, потому что бессмертие ниже вашего достоинства!

«…и трава — я!» — мелькнуло в голове.

— Только Кылына стала силой. Огнем, — протянула она с упрекающим, неприязненным уважением. — А кем стал маленький Савва Врубель? Червем, которого съела рыба, рыбой, которую съел человек… «Гiлкой», из которой вырезали «сопилку»? — покосилась она на стрелку к могиле Леси Украинке, которая, в отличие от своей Мавки, стала совсем не «сопилкой», а Памятником! — Нет, не утешает. — Она утомленно прикрыла глаза ладонью и покачала головой. — Человеческая жизнь — это человеческая жизнь. И Город отнял жизнь у его ребенка…

— Он отнял, — серьезно кивнул Демон. — А что решишь ты? Ты оставишь его ребенку жизнь?

— Его ребенку? — переспросила Маша нервозно. — Савве Врубелю? Так я могу?

— Савве Врубелю, если на то ваша воля, — опустил голову Машин Демон.

— Ты покажешь мне его могилу? — вскочила на ноги она.

— Зачем искать под землей то, что живет на земле.

— Его сын жив? — не поверила Маша.

— Его и твой.

— Мама! — поняла она наконец. — Но я не могу. Я… Что я маме скажу?! Что я беременна от… Покойного? Да откуда ты вообще?.. О-о-о-о…

Маша стремительно вытащила зеркало из кармана и, приблизив его к глазам, увидела в глубине своих зрачков два огненно-красных огня.

На самом деле никто даже не знает, сколько Киеву лет!

Это был первый удар, оглушивший меня, стоило мне занырнуть в историю Города. Я помню: в эпоху моего детства Киев с пафосом отмечал 1500-летие. И признаюсь: даже не подозревала тогда, что эта подозрительно круглая дата предваряется втайне обтекаемой формулировкой «принято считать» и что на «принято считать» строится вся история, состоящая, на поверку, лишь из бесконечных версий.

Согласно реальным археологическим свидетельствам — Киеву 6000 лет. Но другие доказывают: всего 1300. Третьи считают его ровесником Христа. Потому как в реальности никто не знает, в какой момент поселение «принято считать» городом! Считается: первый Город основал Кий. Но никто не знает наверняка, был ли он на самом деле («принято считать», что был). Кем он был: князем или перевозчиком через Днепр — тоже не знает никто («принято считать», что князем). Единственное реальное свидетельство о Кие — «Повесть временных лет» Нестора-летописца. Но никто не знает, какими свидетельствами пользовался Нестор («принято считать», что они утрачены). А сам он, живший («принято считать») в 1106 году, реальным свидетелем аж никак не является, тем более что другие считают, что жил он еще на пятьсот лет позже!

Да и вообще, о какой реальности можно говорить в вопросах тысячелетней давности, если вполне реальные свидетели давности столетней врут и перевирают друг друга? Вполне материальные таблички, висящие сегодня на домах Васнецова и Врубеля, лгут нам прямо в лицо. А вполне сегодняшние историки только и делают, что спорят между собой, и история многократно перекраивается у тебя на глазах по фигуре нового времени.

И когда твоя голова разбухает от первой, сто первой, тысячной версии, ты вдруг потрясенно прозреваешь: история — просто сказка!

Официальная сказка для взрослых, которую принято заучивать в школе, как реальную науку. Но она не больше наука, чем алхимия!

И скорее всего, записанная ли, переписанная ли с утерянных рукописей, сага о Кие и его братьях — такая же легенда, как Киевский Змий Кирилловских пещер. Как пять Лысых Гор Киева, куда слетаются все славянские ведьмы праздновать шабаш на Ивана Купала (который по-прежнему «принято считать» праздником летнего солнцестояния, хоть это опровергают все реальные календари). И тысячи версий и свидетельств, ошибок и огрехов — лишь тысячи легенд Великого Города, из которых каждый из нас вправе выбирать ту, что впору твоей душе и мечте. Перекраивать их по фигуре твоих идеалов. И разгадывать тайны, кои давно уже нельзя разгадать, руководствуясь только своей верой в Свой Киев!

И пускай спина Владимира на Владимирской горке покрывается неопровержимо реальной зеленью. Что с того, если я хочу, чтобы он навсегда остался «чугунным Владимиром» из романа Булгакова! Пусть мой Миша Врубель живет в доме у ступенек Андреевской церкви на два года раньше, чем поселился там реальный Михаил. Что с того, если вместе со мной врет и табличка на 14-м доме, раз и навсегда запечатлевшая эту легенду, как письмена на скрижалях! И хотя с Алексеевского острова, названного в честь легендарного поповского сына Алеши, невозможно попасть на мост Метро, а за оградой Кирилловской церкви не стоит искать люк в пещеры…

Как писал в своих мемуарах Конан Дойл:

Однажды редактор сделал пометку: «В этом месте нет второй железнодорожной колеи», — на что я ответил: «А у меня она есть!»

Потому что это Моя легенда о моем и только Моем Городе!

Лада Лузина