Ехали в тишине, каждый был погружён в себя. И только когда начинал моросить дождь и водитель включал дворники, они, как двусуставные костлявые чёрные руки Софи Висковски, начинали метаться по ветровому стеклу над кедровым ящичком с прахом её сына, как будто мёртвая мать голосила у гроба посреди несущегося шоссе жизни: «Ой-вэй! Мой сыночек, мой единственный сын мёртв! Убит! Сожжён! Плачьте же все, плачьте о нём, как плачет о нём само небо».

Когда они наконец нашли возможность спуска к воде, Зитц уже была так счастлива, что готова взлететь и спланировать на край волны прямо со скал: Пюс звала её в Нью-Йорк! Пюс ждала её, торопила её! Пюс открыла для неё счёт под роликом! И собирала деньги самых добрых в мире жертвователей – американцев. Для «сиротки, которая сводила звук в этом прекрасном мультфильме». За который художник – её отец – убит! Давайте оплатим билет в благословенную Америку и обучение на звукорежиссёра для талантливой девочки!

Невероятно, но это была прежняя, ни на секундочку не чужая, не изменившаяся Блоха – Зитц просто чувствовала, как рожа неудержимо расплывается в довольной улыбке. Она была готова расцеловать ящичек для сигар. В её голове их арендованный не меньше, чем на месяц, кругломорденький, хипповского вида кемпер со столиком, и кроватью, и холодильничком, и светом внутри уже мчался по дорогам Америки, они рулили по очереди, и большое путешествие вдвоём, о котором она рыдала, прокручивая ленты с фотографиями из чужих романов, состоится и у неё!

В воображении они с Пюс уже сидели на нагретой за день крыше автомобиля, ужинали чипсами и пивом, ну или не чипсами, они смотрели на закат, ну или рассвет, над какими-нибудь американскими горами или водопадами… или вообще даже над пустыней, это совершенно не важно! Всё равно ничего лучше не могло быть во всей жизни.

В ожидании прихода счастья и веры в него Зитц прямо с телефона тут же забронировала и оплатила билет на прямой рейс Париж-Нью-Йорк на 16 ноября 2015-го, понедельник, и, увидев всплывшую контекстную рекламу, до кучи сразу купила два билета на концерт старой американской рок-группы 13 ноября: достойно отметить с Оззо свой улёт!

Вуаля, donel

Их песню «Мисс Алиса» она всегда подвывала, как «мисс Алиспюс» и это вполне подходило для озвучки её мечты про их американское путешествие.

Застеснявшись даже, что так счастлива, хороня, типа, отца, она засунула телефон в карман и натянула шапку до подбородка, блаженно от уха до уха улыбаясь внутри. Мисс Алиспюс, «ha, u wanna dance me»?

На берегу, ледяном после надышанного ими чрева тёплой машины, Жюль подержал в ладони сигарный ящичек. Зитц оглянулась на последнюю женщину отца: задрав острые плечи, та с силой скрестила руки, как будто удерживая себя быть здесь с ними. У неё были чёрные густые волосы, плотно зачёсанные назад, патологически длинная шея и какая-то треугольная голова. И она вспомнила, как отец утешал её, что с её нелепой внешностью героинь Отто Дикса и Кирхнера она ничуть не хуже нежнофилейных розовых худышек: вот же – ему самому нравились странные внешности.

– Ну, кто? – спросил Жюль.

Беке показала глазами на детей.

Оззо отшатнулся, и Зитц, поплевав на короткопалые ручки с чёрным облупленным лаком на ногтях, взяла папу на руки.

Перед ней был Ла-Манш, на другом берегу её ждала Пюс: что естественнее, чем отправить в ту сторону привет, пусть даже и таким экзотическим образом, могла бы она сделать? И, почти ступив грубыми ботинками в воду, она подняла крышку и приготовилась выбросить руку вперёд.

– Стой-ка. – Брат взял её за плечо.

Оззо опустил два пальца в золу с крупными фракциями и движением, каким мальчишки, играя в индейцев, рисуют на своих лицах, начертил на щеках по две тёмные полосы.

– Это что это?

– Неважно. Моя персональная пепельная среда.

– А. – Она с сомнением посмотрела на брата. – Всё?

– Всё.

И Зитц, зачерпнув воды шнурованным ботинком, широко вперёд запустила пепел в воду.

– Океан ведь мировой? – Беке, плотно обхватив себя за плечи и трясясь от внутреннего холода, проводила взглядом тёмное облачко, обесцвеченной серой радугой садящееся на воду. – Значит, в любом море теперь я буду входить в тебя.

Она закрыла глаза руками, мгновенно увидев и прижав к себе его большое живое тёплое лицо, и прошептала ему:

– Но ночью приходи ко мне, я буду ждать тебя дома.

Словно главная небесная прачка, прибирающая к себе за пазуху всех земных ревматичных красноруких беломоек-водопрях после смерти, чтобы они теперь, похохатывая, настирывали и полоскали одним мановением мизинца небеса и, в ус не дуя, взбивали облака, так вот, будто она не стала особо разбираться с фактурами, что там берег, что там скалы, что там галька, что там небо, что там воздух, а что – вода. Она сама – стихия! Не стала раскладывать их по разным корзинам, выставлять разные температуры, подбирать отбеливатели, а жахнула сразу белизны и стылости грядущей зимы, выставила температуру пониже, да и дело с концом.

Результат её трудов праведных был перед глазами Дада: в монохроме, линялые и прозрачные, влажные серо-бело-голубые пляж, скалы, море и небо создавали собой мерцающий светлый фон для маленьких силуэтов, в любых одеждах на этом экране выглядящих контрастно чёрными.

Одним из них, окружённым прыгающими собачьими, был силуэт Марин: она ушла далеко в сторону пирса и маяка, оставив его, сытого и ленивого, одного.

Покоя ему не было: Ловец дал ему третье задание, и оно оказалось самым трудным.

Уже вторые выходные Дада с извинениями отменял своей приезд к Марку в Страну Басков: сначала случился тот ужас в парке, с неизвестным ему лично Висковски и с мадам Виго, к которой его жизнь теперь имела отношение…

После истории с Каруселью и крушения её друга сама мадам Виго тоже слегла. Мрачная Марин вечерами названивала дочери Маню и педантично выполняла все предписания психолога Аньес.

В воображении Дада уже давно населил ту картину в музее семьёй Марка: бабушкой – второй женой дедушки, детьми (просто одинокий малыш оказался не им, а его отцом!), да и сам дом в мечтах оформил по тому эскизу.

По старой привычке они с Марком – ака Ловец – говорили в чате. И когда Даниэль не приехал второй раз, Марк ночью расписался и утром, прихлёбывая кофеёк из пол-литровой чашки, Дада прочёл послание, едва не опрокинув её на себя:

> Ничего хорошего из того, что я послушался твою маму и не приехал, когда она сказала не приезжать, не вышло. Сам знаешь. Не слушай её. Добейся её. Или порви с ней и не трать время. Ищи и найди своего человека. Мама всё правильно тебе написала в письме. Если она твой человек – хватай и не отпускай. Если нет – рви, встретишься, когда не будешь в неё влюблён. Ты водишь машину?

> Да, права есть.

> Переведу тебе денег, возьми машину и отвези её, куда она там любит?