- Так вот почему он тайком пробрался в комнату управления!

- Именно так. Он опасался делать это открыто. Канцелярия никогда бы не одобрила подобного эксперимента. «Лихтбрингт» ожил. И по какой-то злой иронии мироздания оказался не послушным механическим рабом, а безумным садистом. Надо думать, оживление машин сопряжено с определенными сложностями…

- Но отчего погиб профессор?

- Возможно, осознал, что натворил. Муки совести нередко заканчиваются самоубийством. Или же…

- Или же «Лихтбрингт» убил своего хозяина, - закончил за него Герти.

- Вполне на него похоже.

- «Я тот, кто несет свет»…

- Судя по всему, это не только первая в мире мыслящая машина, но и первая в мире машина, одержимая манией убийства, - мистер Беллигейл поправил пенсне, - Как бы то ни было, лучше бы нам придумать, что делать с мистером «Лихтбрингтом», пока не истек срок.

- Куда вы?

- Соберу технический совет. Похоже, это единственное, что нам остается. Среди техников Канцелярии нет ни одного уровня профессора Неймана, но нам во что бы то ни стало надо составить единую картину того, что творится внутри машины. Быть может, удастся нащупать какую-то лазейку в его обороне. И разобраться, что сейчас происходит в его голове.

Мистер Беллигейл поднялся из кресла. Спина у него была прямой, без малейшего признака сутулости, а на пиджаке не было видно ни единой складки. Как будто второму заместителю вовсе не приходилось противодействовать давлению силы тяжести. Герти мог лишь позавидовать ему. Сам он ощущал огромную тяжесть, взгромоздившуюся на позвоночник.

- А… а я? – беспомощно спросил он, глядя в эту удаляющуюся спину.

- Ведите собственную охоту, полковник. Надеюсь, что и в этот раз ваше хваленое чутье нас выручит.

Герти оставалось лишь невесело улыбнуться. В данный момент его хваленое чутье твердило ему лишь одно. Что в сложившейся ситуации ему стоило бы находиться как можно дальше от того места, где он сейчас находится.

֎ ֎ ֎

Неведомая инфекция, поразившая Канцелярию, распространялась со скоростью лихорадки, в считанные минуты подчиняя себе целые этажи. Хотя, учитывая симптомы, скорее ее можно было именовать бубонной чумой. Она преображала Канцелярию подобно тому, как болезнь преображает больного, решительно, дерзко, исходя из собственных, извращенных и непонятных, соображений.

Канцелярия отчаянно сопротивлялась, иногда Герти даже казалось, что нечто, сокрытое в ее толстых стенах, противится набирающему мощь «Лихтбрингту». Что-то могущественное, дремлющее в вечной тени этого жуткого здания. Какой-то древний крысиный бог, облюбовавший в незапамятные времена здесь себе логово. Но, каким бы ни было его могущество, заставлявшее обычного человека сжиматься в комок, эту схватку он выиграть не мог.

«Лихтбрингт» был молод, силен и невероятно напорист. Он подчинял себя один терминал за другим быстрее, чем клерки успевали это отследить. Он наполнил пустующие комнаты, годами хранившие в себе торжественную и жуткую тишину, скрежетом и скрипом, доносящимися из медных раструбов и похожими на работающие пыточные орудия. Гальванические лампы, прежде заливавшие коридоры рассеянным неярким светом, сошли с ума и мигали вразнобой, образуя безумный и хаотичный визуальный узор.

Спасаясь от всего этого, Герти первым делом отправился к себе в кабинет, но не высидел там и получаса. Кабинет перестал быть надежным убежищем, «Лихтбрингт» проник и в него, превратив в одну из своих раковых клеток. Если раньше там стояла постоянная прохлада, проникнутая болотной влажностью, от которой Герти беспрестанно ежился, теперь ее сменила удушливая сушь. За окном давно сгустилась темнота, Новый Бангор медленно остывал, отдавая накопленное за день тепло, но в кабинете Герти стояла такая жара, что он мгновенно стал обливаться потом в своем костюме. Он снял пиджак и попытался привести мысли в порядок, но тщетно. Включенная лампа вспыхнула сверхновой звездой и лопнула, осыпав кабинет мельчайшей стеклянной крошкой. А когда Герти машинально снял телефонный наушник, оттуда донесся леденящий душу рев боли сжигаемого заживо человека, от которого «персидский каштан» Герти едва не покрылся густой сединой.

Вдобавок ко всему кабинетный терминал «Лихтбрингта» начал издавать стук, то ритмичный, то лихорадочный, как пульс у трясущегося в агонии или безумный метроном. Из его отверстий то и дело прыскало паром, так, что Герти всякий раз вздрагивал, пойманный врасплох. Теперь это был не терминал, один из сотен органов чувств огромного «Лихтрбрингта», а врата в сам ад, и Герти сразу постарался держаться от него подальше. В какой-то момент у него даже возник соблазн отключить механизм терминала от паровой магистрали, но он быстро вспомнил отрубленную руку, которую нашел мистер Беллигейл, и счел за лучшее не прикасаться к машине, лишь держаться от нее подальше.

«Никуда не выйду отсюда, - решил он, дрожащей рукой зажигая масляную лампу, - Не мое это дело. Сами создали своего механического Франкенштейна, сами пусть и мучаются с ним. Надо просто держаться от всего этого подальше, чем бы оно ни закончилось…»

А чем оно может закончиться?.. Эта мысль навязчиво вилась в мозгу Герти, точно ночной мотылек, пляшущий вокруг язычка пламени. Чего может желать восставшая против своих хозяев логическая машина, обретшая разум?.. Машине не нужны деньги, ценные бумаги и титулы. Неудивительно, что «Лихтбрингт» с издевкой отнесся к предложению мистера Беллигейла. Но что тогда нужно машинам? Им нужно стабильное функционирование, ремонт и гальваника, это уж наверняка. Но всем этим «Лихтбрингт» себя уже обеспечил, взяв на вооружение восемь тысяч галлонов аммиака. Теперь едва ли кто-то решится его выключить или иным образом нарушить целостность конструкции.

Что еще может потребовать безумная машина? Власть. А ведь ее металлические щупальца давно уже проросли сквозь весь город. Она управляет его заводами, счетными мощностями, данными жителей и финансами. Она управляет всем городом и, без сомнения, уже сейчас способна сотворить с Новым Бангором что ей заблагорассудится. Взрывать цеха Коппертауна, отправлять на дно десятками корабли, устраивать пожары и хаос... Но «Лихтбрингт», судя по всему, не спешит удовлетворять свои властные амбиции, если они у него есть. Он готовится к чему-то. Чему-то столь значительному, что даже машине исполинской мощи требуется несколько часов. Он что-то задумал на полночь, но что? Судя по его торжественности, для машины это событие играло роль своеобразного ритуала. Но чему он будет посвящен?..