Леонов — действительно сановник, и мы не склонны вкладывать в это определение хоть какой-нибудь негативный смысл. Он человек, облечённый саном; и благо снизошло бы на ту страну, где подобных ему сановников было бы большинство.

Отныне весомо не только его слово: само присутствие Леонида Леонова наполняет смыслом всякое мероприятие, заставляя видевших его запоминать все детали произошедшего.

Леонов пережил кризис середины 1950-х и наглядно бодр. Роман «Пирамида», переименованный из «Ангела» в «Большого Ангела», в работе, завершается вторая редакция «Вора» — новая редакция романа будет опубликована в том же 1959-м.

Минувшей весной страна торжественно и с фанфарами отметила шестидесятилетие Леонида Леонова, и его — во второй раз — наградили орденом Ленина. Писателей такого уровня в Советском Союзе всего двое, ну, может быть, по гамбургскому счёту, трое, но, как Есенин в своё время писал, «да не обойдёшься с одним Пастернаком».

С каждой наградою писательская неприкосновенность Леонова становится всё более прочной, но, надо признать, читатели рефлексирующие и сомневающиеся со временем начнут сторониться его книг.

В наши с вами дни, спустя не столь долгие, но довольно дурные времена, думается иногда, что читатель — существо переменчивое и суетное порой, а вот иммунитет, присвоенный с целью завершения главного пожизненного труда, — мы имеем в виду «Пирамиду», — может быть, даже важнее поспешного читательского интереса.

Тем более что в 1959 году о проблеме расставания с массовым и любящим читателем речь ещё не шла, и даже напротив. В эти годы Леонов переживает, наверное, третий всплеск народной популярности. Первый был в 1920-е годы и связан в основном с успехом «Барсуков». Второй — это народная драма «Нашествие» и «Взятие Великошумска». Теперь, после многочисленных и даже скандальных публикаций, связанных с романом, после получения Ленинской премии, «Русский лес» читают буквально миллионы людей. Достаточно привести один факт в связи с этим: в течение нескольких лет Леонов получит более восьми тысяч писем от своих почитателей…

Это, конечно, было хорошим подспорьем для исправления настроения.

В Толстовский комитет Леонов попал из очередной заграничной поездки. В прошлом, 1958 году он посетил Индию, в начале 1959-го около месяца провёл в США. А с 5 октября по 5 ноября того же года путешествовал по Италии и Франции.

И вот теперь, преисполненный впечатлений, в стране советской.

«…Он сыпал острыми замечаниями, шутил, заряжал вокруг себя пространство — слушатели невольно подчинялись действию его слов, — таким Аникин описывает Леонова на первом заседании комитета. — Он делился мыслями и после заседания, всюду: в коридоре, во дворе, у дверцы своей автомашины, в кабинете у нас, литературных клерков. Оживлённый, едкий в насмешках, он находился в каком-то внутреннем движении, словно торопился, спешил. Потом, узнав его лучше, я понял, что тут ничего не было от поведения человека, редко посещавшего „начальство“. Оживлённых, иногда откровенно наигранных речей от разных писателей мы, работники аппарата, наслушались в правлении достаточно. Тут было другое — искреннее волнение, шедшее от внутренней, душевной энергии».

Аникин запомнил множество, вполне в духе Леонова, казусов той поры.

Предстоящее торжество Леонид Максимович иронично называет «муроприятие».

Как главе комитета Леонову нужно было вести заседания. Он в ответ машет руками:

— Примусы умею паять, чинить водопровод, делать люстры, пьесы, романы, но не председательствовать.

В первый же раз усаживает рядом Аникина, чтобы подсказывал.

После заседания интересуется:

— Ну, как получилось?

— Хорошо.

— Значит, могу начать карьеру?!

Но карьеру с таким въедливым характером конечно же не сделаешь.

Вот приносят макеты памятников Льву Толстому. Леонов все бракует, один за другим.

Следом несут медаль к юбилею Толстого, кто-то из начальства предлагает выбить слова Горького на ней. Леонов опять возмущается, и по делу. Немедленно набирает номер телефона заместителя министра культуры и спрашивает:

— При чём тут Горький? Конвоир при Толстом?

Слова Горького с медали убирают.

Решается вопрос о докладчике на торжественном собрании в Большом театре, где присутствовать будут первые лица страны.

Леонов отказывается и день, и два, и три.

Владимир Аникин, сам едва ли не в отчаянии, говорит ему:

— Нет, только вы, Леонид Максимович! Кому же ещё!

Леонов думает ещё несколько дней, потом соглашается.

И признаётся, что его подкупили эти слова: Шолохов ведь не приедет из Вёшенской выступать, а больше действительно некому.

Леонов садится за доклад, относится к этому, как всегда, очень серьёзно, работает два месяца, продумывая каждое слово. Создаёт несколько вариантов, и Аникин вспоминает, как листы с разонравившимся текстом Леонов отдаёт жене, называя их «стружки».

— Проснёшься ночью — пришла мысль, удачная, боишься потерять, — говорит Леонов о своей работе. — Вставать не хочется, а идёшь и пишешь. Поиск истины как у электронной машины: поворот — семь!.. Нет… Снова поворот — девять!.. Нет… Восемь! — и сейф открыт!.. И так много раз.

Иногда шутит по поводу доклада:

— Вот соберутся все в Большом театре — а докладчика нет? Исчез… А?..

Организаторы сдержанно улыбаются в ответ на это.

«Леонов ни в чём не был похож на других известных писателей, — продолжает Аникин. — Я заметил за ним одну особенность: он говорит иногда как бы размышляя вслух. Его речь, живая и вольная, иногда торопливая, в этих случаях становилась трудной, но именно тогда он и сообщал всегда что-то особенно важное. Однако бывало нередко и так, что он говорил, взвешивая слова на невидимых весах, словно проверял их правильность, и следил за собеседником — как он их встретит. А вне трудных раздумий он бывал чуть ироничен. Тогда перед тобой был человек, не скрывающий, что принуждён играть некую житейскую роль, избранную к тому же не по весёлой обязанности. Он признался:

— Завидую: видел недавно — идёт вот такой мужчина (тучный), несёт в руках по кульку, ступает медленно, степенно… Я так не умею. Бежишь-бежишь, пока не упадёшь… всем телом!

Во время заседания и после него он держал в руках какой-то чёрный шнурок и постоянно сматывал и наматывал его на руку.

Решения свои хотел исполнить сразу и был настойчив».

Впрочем, не все преграды настойчивость его могла преодолеть. Готовый уже доклад нужно было согласовать с секретарём правления Союза писателей Георгием Марковым и чиновниками из ЦК.

За неделю до выступления Леонова в Большом театре, 11 ноября 1960 года, собралась комиссия: заведующий отделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов, инструктор того же отдела Игорь Черноуцан, Марков, ещё несколько человек, и Владимир Аникин, которому на таком собрании находиться было не по статусу, но Леонов настоял на его присутствии.