Жмых знал свой предел; в Чернополынском остроге его оставляли и без воды и без еды, да и без сна тоже, бывало – всё зависело от меры провинности.

Колодец там, внизу, на перекрёстке; нужно лишь спуститься с холма. Да, ОНО, конечно же, всё ещё бродило где-то здесь, но это не имело особого значения: либо Жмых дойдёт до колодца, либо умрёт от обезвоживания. И если вчера у него ещё теплилась слабая надежда на то, что кто-то придёт и спасёт этот несчастный городишко (ну и его заодно), то сегодня все иллюзии рассеялись как дым на ветру.

На улицах не осталось никого. Последние крики – жуткие вопли разделываемого на части человека – он слышал позавчера рано утром. Не слышно было и паровозного гудка, да и неудивительно: в такую глушь поезда вряд ли ходили часто. А если поезд и приедет – что с того? ОНО просто убьёт всех, кто сюда явится, и дело с концом. Пока поезда хватятся, пока сюда заявятся инквизиторы или другие колдуны...

Они, конечно, появятся, рано или поздно, размышлял Жмых. Да только если он сейчас не наберёт воды, то это «рано или поздно» не будет иметь никакого значения, равно как перестаёт иметь значение карточный долг для того, кому заехали заточкой под ребро. Мёртвые сраму не имут.

Он пнул ногой большое деревянное ведро, которое нашёл в сенях. Ведро, на первый взгляд, было целым, но даже если оно и протекало, то план Жмыха остался бы неизменным: вниз, к колодцу, быстро набрать воды, быстро назад в дом, а там уже разбираться, что к чему.

«А если эта тварь тебя заметит? Если ты успеешь, но она поймёт, где ты прячешься? Если ты приведёшь ЭТО сюда?»

Жмых скривился, и отмахнулся от мыслей, что маленькими испуганными мышками шуршали в голове. Поймёт ОНО или не поймет, если сейчас не набрать воды, то завтра он будет уже настолько слаб, что не сможет никуда выйти, а послезавтра ему каюк. Останется только перерезать вены ножом чтобы не мучиться: смерть от обезвоживания – мерзкая смерть.

Он набрал в лёгкие побольше воздуха, и сделал шаг за порог.

Ничего не произошло. Плавился на обветренном лице горячий вечерний штиль, пахло ржавым железом и луговыми цветами, застыли в молчаливом безветрии обережные амулеты, свисавшие с балки, что удерживала над крыльцом просевшую крышу. Пять шагов по ступенькам вниз, двадцать шагов за калитку (можно просто пролезть в одну из дыр в том, что осталось от забора), а там уже и улица.

Шаги эти дались Жмыху неожиданно легко; оказалось, что стоит начать, а дальше уже дело пойдёт само собой: вот забор, вот калитка, а вот и дорога. Два дома рядом; всего три дома на холме. Кто здесь жил, когда? Непонятно. Эти люди давно уехали, и, подумал Жмых, очень правильно поступили.

Стараясь не смотреть на разрезанное пополам тело жандарма (теперь на нём сидело уже три вороны), Жмых сделал несколько шагов по улице и прислушался. Тишина, только хлопают вороньи крылья, и где-то сытым басом голосит кот, возможно, тот же одноглазый, что так напугал Жмыха совсем недавно.

«Кошки, – думал Жмых, – это хорошая примета, или нет? По разному, ой, по разному...»

Теперь, когда соседний дом не загораживал вид с холма, стал виден город: лоскутья жёлтого и коричневого. Пожелтевшие от времени и пыли стены домов (в городе даже наличествовало несколько трёхэтажных зданий и ратуша с часами), коричневые прямоугольники садов и огородов; городок был совсем небольшим и как бы жался к подножью холмов, что подпирали его с юга большими застывшими волнами потрескавшейся земли и светлой пыли, которую несло с отвалов. От городишки тянулись дороги в сторону заводов и карьера, но было видно, что ими давно никто не пользуется: дороги постепенно как бы стирались, сливаясь с однородным ржаво-коричневым пейзажем.

На узких улочках было пусто. Часы на ратуше замерли: минутная стрелка на «5», а часовая на «7», из-за чего часы казались мордой неведомого великана грустно повесившего неровно постриженные усы.

Острый глаз Жмыха даже позволил ему прочесть одну из ближайших вывесок: «Питейный дом г-на. Фосса». Одно из окон первого этажа было разбито изнутри, а в пыли у дверей валялось что-то, к чему Жмых присматриваться не стал.

«Помни: тебе не нужно бежать отсюда до Дальней Хляби. Тебе нужно просто спуститься с холма к колодцу»

Пыль со скрежещущим свистом вылетала из-под подошв сапог, оседала на губах вкусом железа и глины, лезла в нос. Ведро в руке казалось очень тяжёлым, прямо-таки неожиданно тяжёлым, словно было отлито из свинца. Заходящее солнце ощутимо припекало лысину Жмыха, на которой красовались острожные татуировки: три туза, нож, змея и цветок с тремя широкими треугольными листьями – знак Чернополыни, известный по всему Королевству. Синие штаны из грубой плотной ткани промокли от пота насквозь; не помогало даже то, что Жмых разделся по пояс: пот ручьями стекал по его испещрённой шрамами спине.

Алый свет, духота и тишина. Воздух колебался, поднимаясь от раскалённой дороги, и казалось, что со всех сторон Жмыха обступила сотня полупрозрачных призраков. Как ни странно, это, скорее, успокаивало – сейчас он был рад и такой компании.

Вот и начало спуска, как раз у засохшей берёзы, рядом с которой приткнулась казавшаяся совершенно неуместной здесь коновязь. Жмых с безумной надеждой заглянул на дно рассохшейся поилки, но там не было ничего, кроме нескольких сухих листьев. Он тихо вздохнул, и начал спускаться.

Тело Винта, к счастью, уже успело покрыться слоем пыли, и теперь больше напоминало замотанное в тряпки полено. Голова его подельника лежала чуть поодаль, но, хвала Горнему Эфиру, лицом вниз. Рук и ног видно не было, похоже, то, что от них осталось, растащили степные волки или бродячие собаки. К сожалению, нигде не было видно и котомки Винта – а жаль, в ней был недельный запас провианта, табакерка с отменным нюхательным табаком и полсотни империалов. Доля винта за почтовый дилижанс, что они ограбили по пути сюда из Чернополыни, но Жмых сейчас думал не о деньгах, а о табакерке. Сейчас бы добрую понюшку – так, взбодриться, просто для храбрости...

Они сбежали из Чернополыни почти месяц назад: удача, просто безумная удача плюс отчаянная смелость, которая, как известно, берёт города. Заключённые частенько бунтовали в Чернополынском остроге, но на этот раз кому-то из них (наверное, какой-то важной шишке из Столицы) помогли снаружи: внешнюю стену подорвали алхимической бомбой. Бунт да