плюс взрыв; Жмых и Винт переглянулись, и решили, что другого случая может и не представиться.

Помогло ещё и то, что приятели среагировали почти мгновенно: пыль от взрыва помешала пулемётчикам на вышках стрелять прицельно. Потом была безумная гонка через болота, преследователи с собаками, ночь по колено в тухлой воде, и, наконец, свобода.

И этот проклятый город, где Жмых с Винтом решили кинуть кости на пару недель, прежде чем продолжить свой длинный пусть в Чернолесье, к их общему закадычному другу Гдыне, что жил в лесной глуши и зарабатывал на жизнь тем, что помогал беглым каторжникам начать новую жизнь с новыми бумагами.

Проклятый город, будь он проклят ещё больше, буде такое вообще возможно.

Колодец был уже виден; обычный колодец, коим несть числа: деревянный сруб, прикрытый сверху крышей-колпаком, барабан с ручкой и ведёрко на цепи. Пыль у колодца была утоптана сотнями ног; похоже, воду отсюда брали часто. Неужели в таком городе нет водопровода, подумал Жмых. По уму, должен быть. Хотя город выглядел заброшенным и каким-то прокисшим ещё до того, как в него нагрянуло ЭТО. Жмых, правда, успел побывать в этих самых Серных горах всего однажды, когда ходил в лавку покупать выпивку, и у него ещё тогда сложилось впечатление, что дела в городишке идут не ахти.

К счастью, у колодца не валялись изуродованные тела (Жмых помнил, что когда они с Винтом бежали в вопящей толпе, то крики перед самым подъемом на холм сместились влево, то есть к городскому центру), но пустырь вокруг потемневшего от времени деревянного сруба выглядел настолько огромным и тихим, что напомнил Жмыху «бранное поле» – тюремный двор в Чернополынском остроге, где каторжане решали свои споры при помощи кулаков, железных прутьев, а иногда и заточек. Выходи, давай, и пусть начнётся.

«Спокойно, дурачина. Ты тут трясешься, а тварь эта уже, должно быть, порешила всех в городе, да и свалила туда, где травка зеленее. Вот будет потеха, когда ты узнаешь, что просидел в этой развалине, трясясь как осиновый лист несколько дней, а ЭТОГО давно уже и след простыл!»

Жмых через силу растянул рот в кривую улыбку и поморщился: нижняя губа опять треснула. Он провёл по ней тыльной стороной ладони: крови почти не было. Конечно же: ведь в теле почти не осталось воды.

Ноги свела зудящая дрожь – ещё не судорога, но уже скоро, скоро... Нужно было торопиться.

Крышка колодца была открыта. Жмых проверил, прочно ли закреплено ведро на цепи, и сбросил его вниз, слушая, как со скрипом вращается деревянный вал-барабан, помахивая кривой рукоятью.

«Вот будет номер, если колодец пересох»

Но нет – снизу раздалось явственное «пшу-у-у-ух!» когда ведро упало в воду. Колодец был не особо глубоким, а, главное, был полон.

Конечно же, он не удержался. Это было просто выше человеческих сил; Хмых опустил голову в ледяную воду, чувствуя, как кожа впитывает влагу точно губка, как блаженная ледяная прохлада растекается по шее, как оживает тело, и как своди зубы от холода подземных родников.

Он позволил себе глоток – всего один. Остальную воду он медленно, с наслаждением вылил на себя. Конечно, инстинкт требовал немедленно схватить ведро, и пить, пить, ПИТЬ, но Жмых слишком хорошо знал, что случалось с теми, кто после длительного воздержания выпивали слишком много жидкости (их опухшие тела с красными от крови глазами частенько вытаскивали из карцера).

Медленно, по глотку, по ма-а-а-аленькому глоточку он выпил ровно столько воды, сколько поместилось в сведённых ладонях. Тело просило ещё, но Жмых, не обращая внимания на его порывы, взял ведро (его пришлось наполнить заново), и осмотрелся.

Солнце уже коснулось городских крыш, густой воздух потемнел; жара медленно, но верно спадала. Поднялся ветерок – пока что едва заметный, но явственный, самый настоящий. Он холодил лицо, чуть шевелил мокрые волосы на затылке Жмыха и приятно обдувал тело.

«Так, не поспешай, не хорохорься. Воды набрал – молодец. Теперь назад – ме-е-е-едленными шажочками...»

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Ветер. Вертер крепчал, он уже тащил по земле струйки жёлтой пыли, шелестевшие, как шелестит сброшенная и высохшая змеиная кожа, зацепившаяся за терновый куст: п-ш-ш-ш-ш-ш... Тихий трепетный звук, от которого холодок пробегает по телу.

И ветер был холодным, неожиданно холодным.

«Гроза, что ли, будет? Вот, получится, дурак: пошёл по воду, а вода с неба польётся. И кто тебя умным назовёт?»

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!

Жмых обернулся. Конечно же, там никого не было, только пыльный пустырь, на который зловеще надвинулись тени домов окантованные закатным солнцем в тяжёлый болезненный багрянец. Сейчас мёртвый город выглядел почти величественно; какая бы сила не сделала его пустым она или её след всё ещё оставались здесь, под этими ветхими стрехами. Она сочилась из слуховых окошек, катилась кустами «перекати-поле» (Жмых вспомнил, что их ещё называют «чёртовыми шарами»), дышала ветром с запахом ржавчины и мертвечины. Да, город вонял падалью, и игнорировать это теперь стало невозможно: ветер дул со стороны пустых улиц.

Или не пустых?

Жмых не боялся темноты. Он знал, что ЭТО, чем бы оно ни было, отлично управляется со своими жертвами и в темноте ночи и при свете дня. Но задерживаться здесь, на выжженном пятачке у воняющего смертью города дольше необходимого, всё же, не стоило.

Ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ш-х-х-х-х-а-а-а-а... Жмы-ы-ы-ы-ых-х-х-х...

- Жмых.

Жмых медленно повернул голову.

В паре футов у колодца стоял Винт. На нём были высокие чёрные сапоги, длинный плащ, похожий на жандармскую робу, и широкополая шляпа, бросающая на лицо Винта чёрную тень, полностью скрывающую глаза.

- Эй, Жмых.

Конечно же, это не мог быть Винт. Винт никогда бы не надел шляпу столичного фанфарона, да и не стал бы напяливать на себя плащ в такую жару. К тому же Винт лежал чуть выше на холме, разрезанный на куски, так что стоять здесь и сейчас у напарника Жмыха не было решительно никакой возможности.

Не вполне понимая, что делает, Жмых поднял с земли небольшой камень, пробормотал обережный отворот, и швырнул камень в призрак.

Наваждение подёрнулось рябью и рассеялось на ветру, словно клочок дымки. И вновь: тишина, пустота и ветер.

«Какого хрена это было?», думал Жмых. Призрак? О да, он не раз видел призраков; в таком месте, как Чернополынь их водилось в порядке. Призраки не могли навредить, они только наводили жуть. Может, Винт успел стать призраком? Но где, в таком случае, знакомая холодная волна дрожи, что пронизывает от макушки до пяток при виде привидения? Нет, думал Жмых, что-то здесь решительно нечисто. Нужно