Пришел офицер, снова отобрал крестоносцев из числа наиболее бедных и больных и увел их с собой. Донна вдруг услышала голоса рыцарей, ее сердце радостно забилось, и она с трудом сдержала крик. Она слышала звуки открывающихся решеток и поняла, что крестоносцев забирают, голоса сарацин в коридоре звучали глухо и угрожающе. Когда все стихло, и Абдул вновь появился перед ней, Анна молитвенно сложила руки и стала просить его, чтобы он позволил ей повидаться с друзьями. Она показывала в сторону, где находились ее рыцари, Абдул понимал, что она хочет, но отрицательно качал головой.

Донна молила все громче, просила все настойчивей, не замечая, как у нее снова поднимается жар. Ее голос стал звучать в коридоре, отражаясь от стен, и дошел до камер крестоносцев.

– Донна!!! – вскричал один из них, поднимаясь. – Донна здесь, она жива!!!

Остальные поднялись как один, и, подойдя ближе к решеткам, вслушивались в звеневший в коридоре голосок.

– Донна!!! – вдруг крикнул один из них. – Донна Анна!!!

Донна замерла, услыхав родные голоса.

– Жан! – вырвался из нее долгий и полный отчаяния крик, такой громкий, что она сама испугалась. – Друзья мои! Вы слышите меня?!

– Господь хранит вас, донна!!! Мы не чаяли услышать ваш голос иначе как на небесах.

– Абдул, – донна со слезами бросилась просить стражника, – отведи меня к ним! Я хочу их видеть! Абдул!

Она так часто произносила его имя, что уже почти бредила. Стражник покачал головой.

– Донну! – начали кричать крестоносцы, – мы хотим увидеть донну!!!

Абдул опасался, что шум привлечет внимание солдат снаружи, поэтому он отпер камеру донны и, крепко держа ее, повел по коридору. Она шла, шатаясь, жадно ища глазами своих друзей, словно слепец, который прозрел и ищет небо.

Наконец, они оказались рядом.

– Донна, это действительно донна! – рыцари радостно тянули к ней руки, и она по очереди пожимала их, со слезами замечая, как они изменились. Абдул нервно наблюдал за сценой встречи, опасливо поглядывая на дверь из темницы. Он то и дело начинал тащить донну назад, но рыцари начинали буянить, и донна снова бросалась к ним.

Наконец случилось то, что должно было. Дверь распахнулась, и на пороге появился Хасан, властитель душ во дворце Бейбарса, тот, кто решал: жить или умереть пленникам командира мамлюков. Увидев Анну, он сощурился, хищно вспоминая, что среди рыцарей была женщина, которую он давно считал мертвой.

Когда огромный сарацин в богатых одеждах надвинулся на меня, по выражению лица Абдула я поняла, что настал мой судный день. Я попятилась к крестоносцам, которые яростно пытались укрыть меня, уговорить Хасана, но тот уже рявкнул команду, и из коридора показались солдаты. Я вырывалась из их рук, но была слишком слаба, чтобы оказать хоть какое-то серьезное сопротивление. Один из солдат так сильно вывернул мне руку, что я взвыла от боли, и в глазах засверкали желтые и красные искорки. Меня вытащили в коридор, причем кто-то еще придерживал меня за шиворот сюрко, и я время от времени не чувствовала под ногами ступенек, по которым меня волокли, как котенка, из тюрьмы во двор.

Из темного помещения меня вытолкнули на освещенную ярким солнцем улицу, я на мгновение ослепла от белого света. Несколько дней, проведенных в полумраке темницы, не прошли даром – глаза заслезились и заболели. Пока я пыталась привыкнуть к свету и проморгаться, меня тащили вперед, но я не видела ничего вокруг. Когда же глаза адаптировались к яркому дневному освещению, и я смогла открыть их, то пожалела, что не ослепла, потому что зрелище, представшее перед глазами, было настолько ужасно, что, несмотря на духоту и горячий воздух, я почувствовала сильный озноб.

Передо мной простирался внутренний каменный дворик, прямо напротив, в шагах пятидесяти, создавая манящую тень, нависала арка, служившая проходом в другой дворик. Здесь, на небольшом, закрытом со всех сторон толстыми каменными стенами пространстве, располагалась людская бойня Бейбарса. Я с дрожью оглядывалась вокруг, не веря, что все это вижу наяву и что все это – не макеты и не грим, а живые, истекающие кровью люди. Фантазия мучителей не знала границ.

Справа от меня, между двумя колесами, на которые наматывалась толстая веревка, полусидел разорванный пополам труп. Мышцы и кожа лопнули в нескольких местах, не выдержав натяжения, на одной руке кость в локте болталась на тонкой мышце, оторванная от еще живого человека. Чуть дальше стоял столб, и к нему был привязан обнаженный рыцарь, на котором сарацины упражнялись в стрельбе из лука – его тело было похоже на дикобраза – он весь был истыкан стрелами. Палачи не сразу целились в туловище – сначала они били по более мелким мишеням – ногам и рукам, и лишь потом, когда под несчастным образовалась лужа крови, они начали добивать его.

Раздавленный между двумя плитами с острыми железными пластинами, торчавшими неровными рядами, рыцарь больше напоминал перемолотое на гигантской терке месиво, чем человека. И повсюду, где только можно было, торчали низкие деревянные кресты, на которых висели тела рыцарей. Двор был залит кровью, мочой, пахло разлагающимися телами, слышалось противное жужжание мух и мошкары. Меня толкали вперед, не чувствуя под собой ног, я прошла в арку и вышла на следующий дворик.

Я ожидала увидеть нечто похожее на то зрелище, что осталось позади, но двор был пустым и болезненно белым. Я понимала, что сарацины не зря вытащили меня сюда: меня ждет пытка, боль, смерть. Стало так страшно и дурно, что в глазах потемнело. Сначала в голове моей молнией пронеслась мысль: выжить любой ценой. Изменить веру, соглашаться на все, если надо, даже переспать со всеми этими людьми, лишь бы остаться живой. А потом я спросила себя, захочу ли я жить после всего этого, стоит ли бороться за жизнь, от которой все равно не будет ни света, ни радости. Но умирать все равно было страшно. Хасан, самый главный и равнодушный из них, схватил меня сзади за руки и завел их так, что на спине встретились лопатки.

Я иногда понимала, что он говорит мне, потому что он знал пару слов на французском и дополнял свою речь красноречивыми жестами. И потом, он внушал такой страх и ужас, что я поняла бы его, даже если бы он говорил с равнодушным лицом, глядя на меня из-под полуприкрытых век.

Сердце билось как бешеное, словно рвалось на волю из грудной клетки. Солдаты куда-то отошли, и по тому, как неподвижно стоял Хасан, я поняла, что мы ждем их возвращения.

Послышалось мерное позвякивание, и сердце упало вниз, когда я представила, какие пыточные инструменты могут издавать такой звон. Но оказалось, что то были цепи на ногах и руках узников, которых выводили во двор, ставили в линию и опускали на колени. Они все шли с опущенными головами, видимо, понимая, что обречены. Около двадцати человек оказалось выстроенными в линию во дворике. Хасан потащил меня к первому из них. Узник поднял голову, и по блеснувшему на груди нательному кресту я поняла, что он христианин.

– Донна Анна! – услышала я знакомый голос и с трудом узнала в обросшем, грязном пленнике франтоватого Селира Анвуайе. Все наши столкновения вдруг вспомнились с новой силой, но я не испытала злорадства, увидев его поверженным. Даже воспоминание о том, какую боль он причинил Николетте, не окупало страха и страдания в его глазах.