Меня снова выволокли на двор, где мучили троих крестоносцев, и быстро провели на вчерашнее место казни. Дворик опять сиял чистотой, словно и не было вчерашнего кошмара. Вскоре сюда же вывели восемь рыцарей и снова поставили на колени. На этот раз их душили специальной удавкой, и мучения мужчин были ужасными. Я была вынуждена наблюдать их агонию, маяча перед их вылезающими из орбит глазами, словно воплощение смерти. Я снова молилась и плакала от бессилия.

К подобным зрелищам нельзя привыкнуть, и я чувствовала себя так же отвратительно, как и вчера, может, даже еще хуже, учитывая то, что вчерашнее происшествие выбило твердую почву из-под ног, и я уже мало что соображала. Животный страх смерти свинцовой тяжестью давил изнутри, но духовно я ощущала себя в такой бездне безнадежности и обреченности, что даже он оказался притупленным из-за своего постоянства.

Сержант оттащил в сторону тело седьмого пленника, я глянула на восьмого, и мое сердце дрогнуло. Передо мной, несчастный как никогда, стоял Винченцо Доре. Клянусь, в тот момент при мысли о его гибели мне стало дурно, не потому, что я посочувствовала ему, а потому, что представила себе, какой это будет удар для бедняжки Николетты, когда Винченцо не вернется к ней. Где я только нашла в себе силы? Как вырвалась из рук Хасана и бросилась к Винченцо? Его руки были связаны за спиной, поэтому он не мог ни оттолкнуть, ни обнять меня. Я нежно обняла его и плача начала целовать его в лоб, глаза и щеки, причитая при этом:

– Братик, мой братишка, миленький мой!

Повернувшись к Хасану, я крикнула, что это мой брат, Винченцо д'Эсте, знатный, богатый, и, когда нас выкупят, они получат много золота за обоих. У Хасана и Винченцо были одинаково удивленные лица.

– Донна, что вы делаете, – услышала я его шепот, – вы же погубите себя.

Я заткнула ему рот и снова принялась обнимать и целовать, причитая при этом и неся околесицу. Я понимала, что Хасан знает все обо всех пленниках, он не стал бы убивать богатых и знатных, и его замешательство было понятно. Он мне не верил. Винченцо был честным малым и наверняка признался сарацинам, что беден как церковная мышь. Но это был шанс спасти его, я не могла остановиться, узнай Хасан, что это неправда, тогда и мне придется худо. И я рыдала и умоляла сарацин помиловать его, напоминала им, как выгоден такой пленник.

Наконец Хасан подал знак сарацинам, и они, оторвав от меня Винченцо, увели его прочь. Меня тоже подняли с пола и повели обратно. Если бы мучители не поддерживали меня, ведя по коридору, я не смогла бы сделать и шагу. Перед глазами все то и дело начинало кружиться и раскачиваться, стены и пол странно искажались и разворачивались под разными углами. Тяжесть в голове уводила то в одну, то в другую сторону, хотелось упасть и закрыть глаза. Умереть. Никогда больше ничего не видеть. Смерть стала уютной, темной норой, где можно спрятаться и насладиться покоем. Я достала до дна.

Когда я упала, наконец, на гнилой коврик, перед глазами у меня были кровавые потоки, синие лица, отрубленные головы… И тут среди всего этого кошмара, я увидела Гийома, его улыбку и грустный взгляд, его легкое, как дуновение ветра, прикосновение к моей руке… Мне стало тоскливо и одиноко, как никогда, я вдруг почувствовала сильное желание прижаться губами к губам герцога Бургундского и застонала, понимая, что это невозможно. Он ушел, и мое сердце только тогда почувствовало, как пусто стало, словно то место, которое герцог заполнял в моей душе, принадлежало ему всегда, еще до нашего знакомства. Только сейчас я расплакалась и рыдала очень долго, пока не ушла вся горечь, страх и боль из моей души. Опустошив себя, я уснула.

ГОСПОДИ! Прекрати мои мучения! Избавь от боли душевной и телесной! Уничтожь меня, если не можешь спасти! Я больше не вынесу этой пытки, больше не перенесу страданий, ни своих, ни чужих…

Донна Анна стояла на коленях в камере и молилась, прося смерти себе и друзьям. Больше сил не было. Она чувствовала, что ее возможности исчерпаны, и она балансирует на грани, и чем больше проходило времени, тем больше жаждала перешагнуть ту черту, оказаться на другом берегу реки жизни, где ее не смогут достать никакие испытания.

Ей было страшно. Каждый раз, когда ее вытаскивали в пыточный дворик, она думала, что то был ее последний час. Но то был лишь очередной час ее пытки и смерти рыцарей. Пытки крестоносцев не прекращались ни на один день, но жестокость кровожадных мамлюков все росла, словно распухала от выжратой крови. Крестоносцев прибивали к крестам, забивали колья в грудь, сажали на кол, секли, снимали кожу… Донна смотрела на мучения своих рыцарей, плакала над ними, молилась с ними, но помочь была не в силах.

Сегодня Хасан приказал прибить одного рыцаря к деревянному кругу и бить его кнутами с железными наконечниками, которые выдирали куски кожи и мышцы. Кровь брызгала мелким дождиком повсюду, при каждом взмахе плети, орошая лица палачей. Потом несчастному вырвали ногти, он выл от боли, постепенно входя в состояние шока, теряя сознание и вновь приходя в себя. Донна молила сарацин сжалиться над пленником, наконец Хасан протянул ей кинжал.

– Убей его, – сказал он. – Убей, и его мучения прекратятся.

Все, и сарацины, и христиане, страдавшие вокруг, в ожидании уставились на донну.

– Убей, – повторил Хасан, – иначе я велю облить его спиртом и засыпать солью.

Донна Анна, растерянно глядя на кинжал, медленно приблизилась к измученному пытками рыцарю. Подняв глаза, она заметила, что за всем происходящим в глубине арки наблюдает еще один человек. Высокий, хорошо сложенный мужчина в богатой одежде с улыбкой следил за тем, как мучают христиан. Анна вдруг почувствовала сильную неприязнь к этому человеку, даже не зная, что перед ней стоит один из верных приспешников Бейбарса – Мах-эд-Сарат, убийца Факр-Эддина и безжалостный воин.

– Донна, – услышала она слабый шепот мученика, – не сомневайтесь, вы делаете благое дело. Прекратите эту пытку, я молю вас о жалости и милосердии.

Глядя на его рассеченные, опухшие губы, умолявшие о смерти, донна сжала кинжал в руке, прекрасно осознавая, что ей никогда не хватит смелости замахнуться и ударить.

Мах-эд-Сарат подошел ближе, с интересом созерцая мучения женщины.

– Вы должны убить меня, прошу вас, донна…

– Убей его, иначе я велю принести спирт.

– Помогите ему, донна…

– Я не могу! Не могу! – донна выронила кинжал и закрыла уши. – Я не могу этого сделать!

Послышался плеск, и на прибитого рыцаря обрушилось целое ведро спирта. Он завизжал от боли, донна в ужасе смотрела, как, дергаясь, он даже не замечает, что рвется его кожа на гвоздях. Он бил ногами, воя и крича; Анна, пошатнувшись, отступила прочь.

Мах-эд-Сарат схватил ее за руку, Хасан, который хотел тоже приблизиться к ней, отступил. Нагнувшись, Мах-эд-Сарат поднял кинжал и протянул испуганной женщине.

– Давай, – сказал он ей, зажимая ее кисть вокруг рукоятки ножа.

– Нет… – донна отчаянно мотала головой и оседала на пол. Мах-эд-Сарат силой поставил ее на ноги.