зело» [Хождение на Флорентийский собор]; «А град есть велик, а людей много велми» [А. Никитин, Хождение за три моря] и мн. др.

Типично повторение о. Федором слова «город» при именах городов («город Баку», «город Ростов», «город Харьков»). Ср.: «Аот Луньбрегадо Брунсвигаграда 16 миль… А от Брунсвига до Батмера града 11 миль… И от того града есть град именем Липес велми велик… И тьи Нурбех град стоит среди Аламанские земли…» и др. [Хождение на Флорентийский собор].

Характерно сравнение городов по величине — здесь и в ДС 27: «По количеству народонаселения и по своему географическому положению он [Ростов] значительно уступает Харькову». Ср.: «Той убо град [Люнебург] величеством подобен есть Любку… И той град [Брауншвейг] величеством вышьши тех градов прежних» [Хождение на Флорентийский собор].

Замечание о. Федора о добываемом «керосине» вторит таким указаниям «хождений», как: «И ту же [во Флоренции] сукна скорлатные дѣлают… ту [в Кьоджи] родится соль крупна… ту бо [в г. Пола] родится соль на морѣ [Хождение на Флорентийский собор]; «В Шаибате же родится шолк, да инчи, да жемчюг, да сандал… В Кулури же родится ахикь [сердолик], и ту его делают, на весь свет оттуду его розвозят» [А. Никитин, Хождение за три моря] и мн. др.

Слова «…город омывается Каспийским морем» ср.: «Камбаят же пристанище Индейскому морю всему… А Шабатское пристанище Индейскаго моря велми велико» и др. [А. Никитин, Хождение за три моря].

Частые жалобы о. Федора на жару (здесь и в ДС 27: «Погоды здесь жаркие») находят параллель у Афанасия Никитина: «Силен вар в Гурмызе, да в Кятобагряим [на Бахрейне], где ся жемчюг родит, да в Жиде [Джидде], да в Баке [NB: Баку!], да в Мисюре [Египте]… А в Хоросанской земле варно, да не таково» и т. д. [Хождение за три моря].

Упоминания о. Федора о базаре в Баку и «мусульманском покрывале» ср.: «В Бедере же торг на кони, на товар, да на камки, да на шолк, на всей иной товар… [В Аланде] на год един базар…» и др. [Хождение за три моря].

Слова об инородцах, «армяшках» и т. д. ср.: «И ту есть близ монастыря того живет жидов много при мори…» [Хождение Стефана Новгородца. Все цитаты — по кн.: Памятники литературы древней Руси, т. 2, 4, 5].

Такие элементы путевых впечатлений о. Федора, как наивное сравнение мест по величине и качеству, а также сетования на постигшие путешественника бытовые неудачи, можно сопоставить с «Отрывком из путевых заметок юноши Тяпушкина, веденных им во время разъездов его по России по делам отца» из «Современников» Н. А. Некрасова: На реке на Свири / Рыба, как в Сибири. /Окуни, лини / Средней долины. / На реке же Лене / Хуже, чем на Оби: / Ноги по колени / Отморозил обе, / А прибыв в Ирбит, / Дядей был прибит.

О других параллелях к письмам о. Федора (письма Достоевского) см. ДС 20//4.

32//10

Относя письмо в почтовый ящик, у меня украли в номерах «Стоимость» пальто брата твоего, булочника. — Ср. у Чехова: «Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа» [Жалобная книга].

А. Д. Вентцель указал на невозможность постскриптума о том, что случилось после отправки письма. Сходного рода логический абсурд («If you don’t receive it, write and let me know») есть в известной песенке «It’s a long way to Tipperary…» [Комм, к Комм., 133]. Несуразица эта, видимо, стоит в одном ряду с другими промахами и проговариваниями о. Федора в жизни и грамматике — ср. комментируемую фразу, а также: «Вы, говорю, низкий человек, мучитель Клавдии Ивановны и охотник за чужим добром, которое теперь государственное, а не его» [из письма о. Федора в ДС 20].

Примечание к комментариям

1 [к 32//2]. Как мы уже знаем, соавторы не только не чуждаются штампов, но и питают особую склонность к почтенным, освященным временем общим местам. Пароходик-тягач, одушевляемый сравнением с маленьким, неуемным злым существом — старый стереотип, мы встречаем его уже у Мопассана в описании утра на Сене: «Un long convoi de navires, trainee par un remorqueur gros comme une mouche, et qui ralait de peine en vomissant une fumee epaisse…» [Le Horla].

33. Изгнание из рая

33//1

— Молчи, грусть, молчи, Киса! — Отзвук романса «Молчи, грусть, молчи» («Сказка любви дорогой», см. также ДС 18//4).

33//2

И начался третий день плаванья. — Контаминация ряда мотивов. «Плаванье» — из рассказа о Ноевом ковчеге [Бытие, 7], в то время как «третий день» напоминает о сотворении мира: «И был вечер, и было утро: день третий» [Бытие, 1.13]. Одновременно фраза в ДС сходна с зачинами глав в повести соавторов «1001 день, или Новая Шахерезада», построенной по образцу арабских сказок: «А когда наступил третий служебный день…».

Фельетонное употребление библейских слов «…и было утро: день второй», «…и было утро: день третий…» не ново — мы встречаем его, например, у М. Кольцова: «И было утро, и день второй. Работницы с лесопилки… И было утро, и день третий. В газете «Волна»…» и т. д. [Никто не смеялся // М. Кольцов, Крупная дичь]. Ср. аналогичное название романа И. Эренбурга: «День второй».

33//3

— Вы… — консерваторы от музыки! — Подобные сочетания с «от» были в 20-е гг. неологизмом, внедрявшимся в живую речь из газетно-идеологического языка. Ср.: «лиходеи от оппортунизма», «филистеры от социал-демократии», «слабонервные гувернантки от литературы» [Селищев, Язык революционной эпохи].

33//4

На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством созвал все население парохода. — Игра слов (освЯщение храма, гимназии и т. п.) «Население» — намек на ковчег, метафорика которого встречается и в других местах волжских глав.

33//5 И суровый голос снизу сказал: — Где завхоз? — Голос был настолько ответственный, что завхоз, не считая ступенек, кинулся вниз. — Посмотрите, — сказал голос, — полюбуйтесь на вашу работу!., [и далее: ] — Гоните его! — донесся снизу ответственный голос. — «Голос, раздающийся из невидимого источника» (сверху = «с неба», снизу = «из преисподней», как в данном месте ДС, а также из темноты, из пространства и т. п.), архетипически связывается с высшими, сверхъестественными, всесильными существами. Голос обычно выражает повеление или вообще нечто авторитарное, руководящее. Этот мотив находим у Пушкина, ср. Тогда-то, свыше вдохновенный, / Раздался звучный глас Петра. Его любил М. Булгаков, у которого из темноты или из закрытой комнаты раздаются голоса невидимых Воланда, короля Людовика, демонического редактора Рудольфи, Сталина (в пьесе «Батум») и других типичных для этого штора суперавторитарных фигур. В пародийном виде — ср. финал «драмы» Козьмы Пруткова